Избранница - [2]

– И нечего "эхать", – взорвалась тут мама. – Не вы ли... не ты ли причастен к тому, что так переэхалось?! Не ты ли гонял по телевизору на Пасху всякую рок-эстраду?

– Я. И, по-моему, очень неплохое гоняние было.

– По-моему, тоже. Так чего ж ты теперь всю эту ночь Пасхальную службу гоняешь?! Не твоими ли деньгами, вон, храм Христа Спасителя строят?!

– Моими. Потом моими же и ломать будут, ха-ха-ха!

В ответ на это "ха-ха-ха!" Зоина мама крепко выругалась, крепко схватила Зою и почти побежала прочь.

Все, кто знал Зоину маму, говорили про нее, что она сознательная неудачница. Все ее картины-скульптуры нравились всем, но были не нужны никому. Во всех ее творениях присутствовало всегда нечто такое, что было чуждо текущему времени, а все люди, текущие по времени, всегда боятся того, что мешает их текучести.

"А куда течем?» – этот вопрос мама себе никогда не задавала, потому что она была раба своей идеи. Своим ремеслом, всем сердцем своим, всей душой своей она служила своей идее, а куда при этом свернет время, ей было совершенно все равно. Идея же – всеобщее равенство, братство и счастье. Но ее плакаты приводили в ужас тех, для кого они предназначались, и были смешны тем, против кого были направлены.

Однажды, давно уже, когда она еще общалась со своей мамой, Зоиной бабушкой, та, войдя к маме в комнату, сумки выронила и закрестилась в испуге, увидав законченную мамину работу: на громадном, в пол-стены щите яркими красками, смачно, выпукло, броско пялилась на зрителя невозможно гадкая морда – злобная, грязная и испуганная. От тонкой, в три кадыка шеи сразу начинались руки, которые волокли необъятных размеров мешок, переполненный, видимо, фрукто-овощной смесью, потому что именно она вываливалась из мешка. Внизу плаката красовалась кровавая надпись: "У себя воруешь!"

– Сашенька, ну это ж прямо бес, – сказала тогда бабушка.

– Он хуже, он – вор! – отрезала мама.

– Но хоть и вор, однако же – человек, а от него аж – ну точно серой пахнет. И смотреть страшно.

– И хорошо, что страшно. Заткни нос и смотри. Твой Боженька тоже ведь воровать не велит.

– Как "тоже"? – изумилась бабушка. – Все, что есть, – все от Него.

– А что толку-то? Что, крещеные твои не воруют?!

– Воруют, и именно мои. Ты, например.

– Я?! – мама яростно задохнулась. – Я?!!!

– Ты, ты. В школе математику все время списывала? Значит, воровала.

– Да ты в самом деле что ли рехнулась?! – Зоина мама ни с кем не церемонилась, а тем более со своей матерью. – Да это когда было? Да и вообще... – больше всего Зоина мама была поражена тем, что бабушка говорит совершенно серьезно.

– Да хоть когда! – возвысила тут голос бабушка, на хамство дочери она давно не обращала внимания. – Раз не каялась перед Господом, все при тебе и осталось. В столовой спе-ци-яльной обедаешь на халяву?!

– Да и!.. Да я член союза, мне положено.

– А кому-то не положено вообще есть. Вот именно тот кусок, который тебе положен. Ты у него изо рта вынула. А главное – у дочери своей, Заиньки нашей, воруешь, да не что-нибудь, а само Царствие Небесное. Да за нее, некрещеную, даже записочку в храме подать нельзя.

– Ну вот что! – рявкнула мама. – А ну, вон пошла со своим Боженькой!

– Может, за топор возьмешься?

– Топора у меня нет, а хлыст есть. Можешь им меня отхлестать за что угодно, я твоя дочь. Но еще одно слово о Боженьке – получишь им от меня, хоть ты и моя мать!

С тех пор они и не общались.

А с картиной той страшный конфуз получился. Она была заказана председателем районной администрации. Сам он ее не видел, а в секретариате, также не удосужившись посмотреть, распорядились повесить при входе на крупнейшую в Москве плодоовощную базу, что и исполнили работяги (еле вытащили из квартиры). Пока водружали щит, вокруг него сразу начала скапливаться толпа – сбежались, побросав работу, все работники базы, а их оказалось очень много. Ужас наводящий мордоворот с плаката был будто скопирован с директора базы, старого кореша председателя администрации. А когда подъехал сам на умопомрачительной иномарке и увидал плакат, с ним чуть ли не инфаркт сделался, еле откачали. Председатель же на несколько минут просто онемел, до инфаркта у него дело не дошло, отделался полуобморочным состоянием. А мамин старый приятель хохотал до упаду, как и большинство зрителей. Полуобморочный председатель знаками велел (говорить он еще не мог) сорвать картину и вдвоем с корешом своим, трясясь от ярости, они принародно растоптали шедевр. Только благодаря энергичному вмешательству маминого старого приятеля Зоина мама была избавлена как от оргвыводов, так и от бандитских разборок.

И вот недавно ей сделали новый заказ, сверхсрочный. Вечером надо было начать, а утром сдать работу. При работе должны были присутствовать люди, а также собиралось некое совещание единомышленников по важнейшим вопросам и, как не крути, а места до утра для Зои в квартире не было. И деть ее было некуда, кроме как бабушке сдать. Зоя была тщательно проинструктирована, ей было наобещано множество угроз, если она будет слушать "бабкины россказни", а угрозы самой бабушке прозвучали по телефону еще более весомо.