Из "Яффских рассказов" (8 рассказов) - [7]

— Ну, рожай уже!

— Пятьсот лир, значит, пиво, ну еще арак, виски, еще сто семьдесят, а содовую и колу я вообще не считаю…

— Да ладно тебе выебываться, — вскипает Сальмон, — считай все как есть, вместе с едой.

Абу-Хасан внимательно глядит на Сальмона — шутит тот или нет, может, какую ловушку подстраивает. А на улице тем временем ребята впихивают икающе-рыдающего Мошона в машину, чтоб тот продолжал получать от жизни удовольствие. Икания и рыдания усиливаются.

— Волнуется человек, — объясняет грузин, — целый месяц в тюрьме, так теперь еще квартира заперта и птичка улетела. Тут заикаешь.

— Ладно, — говорит Сасон, — поехали, Розетта ждет. Все будет о-кей, если не будет хреново.

— Ну, в общем, кругом-бегом тысяча шестьсот получается, — выдавливает из себя Абу-Хасан, и дыхание его замирает.

— Тысяча шестьсот? — сурово переспрашивает Сальмон. — Ты хорошо посчитал?

— Ну, это с едой. Ты же сказал посчитать всю закуску, ну, я и посчитал. Это без моего навара, только цена продуктов, — чуть ли не рыдает Абу-Хасан. — Нет, если вы считаете, что много, так срежьте, сколько сочтете нужным.

Абу-Хасан смущенно замолкает. Смотрит по сторонам, как бы ища спасения.

— Тебе наличными или чеком? — сурово спрашивает Сальмон. — Сейчас или, может, вечером?

— Э-э, сейчас лучше… и наличными, — заикается Абу-Хасан. Выглядит он усталым и разбитым. Снаружи раздается громкое икание с рыданием. Сальмон протягивает Сами ключи от машины.

— Где Розетта живет, знаешь? Ну, поехали!

Абу-Хасан стоит у входа в заведение белый как мел, ни жив ни мертв. Все влезают в машину, только Сальмон пока снаружи. Вдруг, будто что-то вспомнив, он резким движением сует руку в карман и выбрасывает свой огромный кулак в сторону Абу Хасана. В кулаке зажаты купюры.

— Ну, сколько здесь есть, — договорились?

Абу-Хасан стоит, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну?! Да или нет?!

Абу-Хасан с трудом заставляет себя кивнуть.

— Ну, считай, — велит Сальмон.

Наступила тишина. Даже именинник перестал икать. Абу-Хасан неуверенно протягивает руку к вытянутому кулаку Сальмона, медленно вынимает из него деньги.

— Считай, считай, человек ждет. Ему срочно надо к Розетте.

— Две тысячи, — шепчет Абу Хасан. — Я сказал — тысяча шестьсот.

— Ладно, так пусть и за телефон будет, — милостиво изрекает Сальмон. — Купишь что-нибудь своему ребенку и старухе.

Абу-Хасан замирает как вкопанный, только пальцы его как бы сами по себе перебирают бумажки.

Сальмон направляется к машине. Абу-Хасан, словно проснувшись, бросается открывать ему дверцу.

— Давай, — говорит Сальмон водителю, — жми к Розетте. Все ж таки день рожденья у человека.

Как ребята поехали за Марго

(Перевел Марьян Беленький)

Ну что вам сказать? Марго-таки согласилась вернуться домой. Восемь месяцев просидела у тети в Салониках, пока не приехал Алькоби из Франкфурта и сказал:

— Если ты не вернешься в Яффо, то Мошону кранты. Он же ни на какую бабу, кроме тебя, и смотреть не может.

Вы, конечно, помните, как Мошон вышел из тюрьмы и его птичка улетела. Птичка-то улетела, а друзья остались. Взяли его, отвезли к Шошане, чтоб мотор прогреть. Ведь месяц за решеткой, это вам не шуточки. Выходит Мошон от Шошаны, ребята спрашивают: ну, завелся мотор?

— Да где там, — говорит Мошон, — без Марго ничего не будет.

Ходил как в трауре — не пил, не ел, не спал, не разговаривал. Такие дела.

— Что же делать? — говорит Сальмон, — пропадает человек, просто сердце разрывается. Может, к Розетте его сводить? Она мертвого на ноги поставит.

— Она его больше на два размера, — говорит Сасон.

Ну, словом, взяли его к Розетте.

Выходит он оттуда; ребята уже стоят: ну, завелся мотор?

Да где там?! Марго ему подавай, и все тут.

Написали ребята Марго письмо — так, мол, и так, извелся человек, не ест, не спит, ходит по улицам как пьяный, худеет на глазах, килограммы с него прямо на мостовую падают.

Одно письмо. Второе. Хоть бы хны. Позвонили Алькоби во Франкфурт:

— Ты знаешь, где Салоники? — спрашивают его.

— Дык! Три пальца вниз от Франкфурта.

— Так поезжай туда, — говорит Сальмон, — и уладь дело с Марго.

А когда Сальмон чего говорит, то люди это обычно выполняют. А кто не выполняет, об этом мы говорить не будем…

В общем, Алькоби дело уладил. Дает телеграмму: "Четверг 11 утра встречайте товар вашем аэропорту".

В девять утра ребята уже садятся в "мерс-600" Сальмона. Сасон впереди, рядом с шефом, Охайон и Хаим Вышибала — сзади. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль" и едут себе. Небо — как черное покрывало. Господь дает сумасшедший душ, никого не спрашивая, плюс поп-оркестр грома и молнии.

— Может, подзаправимся? — говорит Охайон.

— Так под завязку ж, — отвечает Сальмон.

— Не, я в смысле людей.

— Неплохая идея, — соглашается Сальмон и поворачивает машину к этому, как его… ну, перед Ехудом. Останавливается у шалманчика Хазбона Овадьи. Кто-то успевает заметить "мерседес" Сальмона, пускается бежать. Французик… ну, у которого киоск напротив Овадьи, одним движением захлопывает железные ставни и в один прыжок оказывается на противоположной стороне улицы. Оба стоят по стойке смирно у двери заведения, только что не честь отдают. Ребята заходят, а там уже знают, кто пожаловал. За несколькими столиками для карт уже игроков не хватает. Народ подглядывает из кухни. А те, кто за столиками остался, уже не играют. И не разговаривают. Только страх у них в глазах говорит… Такие дела. Хазбон выходит из кухни.