Из прошлого - [69]

Я уже описывал, в каких ужасных условиях мы жили в студенческом общежитии. И здесь не обходилось без смеха. Я не стану здесь рассказывать о хохмах и проделках, которые студенты устраивали друг другу, о «минировании» железных коек настоящим порохом, который взрывался, когда укладывались спать. Слишком много времени заняло бы описание необычных изобретений, которыми одни стремились превзойти других, но об одном таком случае я должен все же рассказать.

Наша комната в общежитии скорее смахивала на казарму. В ней было свыше тридцати коек – металлических и деревянных топчанов. В середине – длинный стол, на котором было постоянно набросано все, что угодно: от старых порванных носков до человеческой ноги, пропитанной формалином, принесенной студентами из «анатомки» во время подготовки к экзаменам… Уборщицы в общежитии не было, и обитатели сами кое-как подметали импровизированным веником цементный пол. Так что порядок, царивший там, легко можно себе представить.

Само собой разумеется, что гостей, имеется в виду клопов и мышей, нам не нужно было приглашать. В летние ночи клопы не давали нам покоя и сна. Но был среди нас студент Бумштейн («Бумой» мы его называли), чудаковатый парень, немного увлекающийся мистикой и черной магией. Его как раз клопы не беспокоили, и он довольно хорошо спал. Однажды ребята из нашей комнаты сняли его спящего вместе с деревянной решеткой с топчана и перенесли на стол, накрыли с головой простыней, на простыню положили большой черный бумажный крест и по углам поставили четыре горящие свечи, хоть неси его на кладбище… Все проказники с нетерпением забились на свои койки. В обычное для него время пробудился Бума, чтобы сходить в туалет, и с выпученными глазами разглядывал свои «похороны». Не в состоянии со сна понять, где он находится и что с ним происходит, он начал вопить: «Караул! Караул!» Ну, а нам больше и не нужно было…

Три трудных года я провел во Фрунзе. Годы голода, годы холода, годы лишений. Поддерживала меня студенческая молодежная среда, мой здоровый организм, вера, что, в конце концов, война окончится и начнется новая счастливая жизнь. В самых неблагоприятных условиях я учился с увлечением и был среди успевающих студентов. Меня больше интересовали биологические предметы, чем клинические. Я стал посещать кроме лекций кафедру патологической физиологии, где подружился с профессором Мятником и помогал ему в его научных экспериментах.

Борис Яковлевич привязался ко мне, так как я напоминал ему единственного сына, погибшего на фронте. Частенько он мне выказывал отеческую заботу. Не раз он мне вкладывал в портфель пол-ломтя хлеба из «собачьего» пайка, получаемого кафедрой для проведения экспериментов над животными.

И вот закончилась эта страшная война. Кто пережил 9 мая 1945 года, запомнил его навечно. Писать об этом я не в состоянии, просто невозможно передать меру счастья, которая одновременно охватила все человечество во всем мире. Об этом уже очень много написано и рассказано, чтобы я мог к этому добавить еще что-то. Мне хочется лишь в нескольких словах передать момент, когда было объявлено по радио о победе над фашизмом.

Это было ранним утром. Во Фрунзе было тогда на редкость красивое утро. Мы, студенты, вскочили на наши постели и с дикими криками начали бросать подушки в воздух. Затем полуодетые высыпали из общежития на центральную аллею города и влились в бушующее, ликующее море людей, которое образовалось мгновенно… Казалось, люди сошли с ума: незнакомые молодые и старые мужчины и женщины обнимались, целовались, танцевали и просто кричали, освобождаясь от той боли, что накопилась в них за эти длинные четыре года… Кое-где можно было увидеть плачущие лица – это были женщины, потерявшие на фронте своих мужей и сыновей.

Первым знакомым, которого встретила наша группа на улице, был наш химик, доцент Рашкован. Это был маленький человечек с детскими глазами и розовой лысиной – немолодой уже холостяк, который всегда прятал глаза, когда ему приходилось разговаривать на лекциях или экзаменах со студентками. Но зато был излишне строг к студентам и не скупился на двойки. Эта его слабость давала нашим студентам пищу для различных частушек и песенок. Как и многие профессора и научные сотрудники института, не будучи в состоянии помочь себе самому в тяжелые годы войны, он ходил опустившийся, в поношенном костюме, и зачастую с жестяным котелком в руке – может что-то удастся раздобыть.

Наша разгоряченная компания в своем диком порыве подхватила на руки доцента и с криком «ура» начала его качать, словно мяч в воздухе. Испуганный и бледный, он чуть не плакал, чтобы его отпустили. Но остановиться ребята уже не могли и заставили его тут же посреди аллеи выпить вместе с ними вина и пива из ведра, которое кто-то захватил с собой из общежития. Нашему преподавателю ничего не помогло и через несколько минут, как это обычно бывает с непьющими, он уже был «готов» в такой степени, что начал плясать посреди улицы и торжественно клялся поставить всем «подарки»… Наш марш затянулся до поздней ночи.

Началась общая реэвакуация. Люди спешили возвратиться к своим оставленным очагам и, хотя не светила им радость в разрушенных израненных городах и местечках, они все же тосковали по родным местам. Это была, я бы сказал, биологическая тоска, как тоскует птица о своем гнезде или собака по своему логову.