Из прошлого - [68]

Часть наших студентов, которые жили вместе с зажиточными родителями, чувствовали себя неплохо. Другая часть студентов занялась торговлей. Вместо лекций они, можно сказать, целыми днями пропадали на базаре, выискивая заработок и, надо сказать, небезуспешно. Третьи, не затрудняя свою жизнь, «влюблялись» в женщин, кормивших и пригревавших их. Мне же, выросшему в семье рабочих, где единственным источником средств к существованию был тяжелый честный труд, «торговцы» казались странными, а «любовники» – просто дикарями.

Я оставался в «третьем сословии»: жил на скудную стипендию, разгружал время от времени на железнодорожной станции вагоны вместе с другими студентами, нередко сдавал кровь, как донор, чтобы получить более высокую норму хлеба и прибавку к продовольственному пайку. Но всего этого было недостаточно, чтобы утолить голод здорового молодого человека. Не раз я получал по своей карточке хлеб на несколько дней вперед и съедал его сразу всухомятку, а потом целую неделю ходил голодный. Иногда случалось, что меня приглашали к кому-либо из более зажиточных студентов на день рождения или на другой праздник, где я впихивал в себя астрономическое количество пищи, так что еле вставал из-за стола. Наутро следующего дня я уже снова был голоден, и все мои мысли, как в общежитии, так и на улице и в учебной аудитории, были заняты едой. Сколько раз, зимой, ложась голодным спать, в холодном, нетопленном общежитии, где не было ни электричества, ни лампы, где вода была замерзшая, я накрывался одеялом с головой и вызывал в мыслях целые натюрморты с различной вкусной едой – аж язык прилипал к гортани…

В такие моменты я думал про себя: доживу ли я до такого времени, когда на столе будет лежать хлеб, и я не захочу есть? Это был настоящий психоз. Признаюсь: очень тяжело я переносил голод, слишком слабодушен был в этом отношении. Стыдно рассказывать, но я помню случай, когда я ушел с урока практики в клинике и вынес под пальто на черный рынок казенный медицинский халат, который я поменял на ломоть хлеба. Это было воровство.

Не я один был во власти голодного психоза. Мне вспоминается один случай. Ежедневно из своей группы мы выделяли дежурного студента, отдавали ему талоны на обед и перед последней лекцией посылали его в столовую накрывать стол, чтобы остальные не стояли в очереди. Был в нашей группе студент Петя Арш – славный парень, умный, способный, еле-еле держался от голода на своих длинных ногах. Когда настало дежурство Пети, мы его, как водится, отправили с талонами в столовую. После лекции наша группа из пятнадцати голодных студентов ринулась на обед. Но что это? Тарелки на столе пусты, а Петя куда-то исчез. Мы выскочили во двор и застали Петю в тот момент, когда он впихивал себе в рот последнюю порцию ливерной колбасы. Наше первое желание было всыпать ему, как он того заслуживал, но Петя стоял перед нами такой потерянный, с таким выражением лица: «Ну, убейте меня, убейте!», что у нас рука не поднялась.

Летом во время каникул нас послали работать в колхоз: с утра до ночи подавать вилами тяжелые снопы пшеницы под знойным солнцем в густой пыли – это была дьявольская работа, в особенности для городских людей, не привычных к этому. Из степи домой мы еле добирались. Правда, нас кормили, и мы на время забыли о голоде. Это нас устраивало. После того, как был убран урожай, нашу бригаду перебросили месить саман (большие кирпичи глины с соломой) для скотоводческой фермы. Полуголые, черные от солнца, словно негры, вместе со слепой лошадью мы ногами месили глину в огромной яме, выдавали ее на-гора, и там сверху наши ребята сбрасывали ее в форму и отвозили штабелями сушить. Каждый из этих кирпичей весил около пуда, и каждая форма вмещала в себе одновременно глину для трех кирпичей. Ночевали мы в шалашах, которые мы сами соорудили из веток и камышей. Ночью лежали усталые в темноте на соломенных постелях и нередко до поздней ночи пели, рассказывали анекдоты, шутили, а на рассвете, когда солнце всходило из-за снежного, удивительного красивого Тянь-Шанского хребта и зажигало небосвод многоцветными красками, мы уже были на ногах.

Немало супружеских пар родилось в студенческих шалашах. Их детей мы нарекли «колхозными». При любых обстоятельствах, как бы там ни было, остается место для комичного. Описывая нашу колхозную жизнь, я до сегодняшнего дня не могу без смеха вспомнить о последней ночи, которую мы провели в нашем просторном шалаше перед отъездом в город.

Весь день небо было покрыто тучами, и в нашей бригаде возник спор: кто-то предсказывал, что завтра при нашем отъезде будет дождь, а кто-то категорически отрицал такой прогноз. Дошло дело до того, что противники заключили между собой пари. На крыше нашего шалаша новая колхозная парочка устроила себе постель и там справляла медовый месяц. Это событие дало пищу для перчёных хохм, но это пара так была занята своей любовью, что никакого внимания на это не обращала. В последнюю ночь перед отъездом в институт после импровизированного прощального вечера с песнями под гитару и танцами, с фруктами и арбузами, когда наш студенческий табор заснул, мы внезапно проснулись среди ночи от торжествующих криков: «Дождь! Дождь!» Это кричали те, которые вчера ставили на дождь. И, действительно, в шалаше на наши головы закапал дождь. Мы вышли посмотреть, что делалось на дворе и остановились ошеломленные – звездное небо, ясная луна, ни одного облачка… Лишь тогда мы сообразили, что на крыше нашего шалаша спит молодая парочка – должно быть вчерашние арбузы дали о себе знать… До утра не прекращался хохот…