Из огня да в полымя - [13]

Начала я присматриваться. Тюрьма огромная, четырехэтажная. В ней не только женщины, но и мужчины сидели. Охранницы разные: одна хорошая, слово доброе скажет, а другая зубами скрежещет — выяснилось, мужа у нее убили на войне.

Снова по воскресеньям нас водят в церковь. Народу много приводили — полная церковь набивалась. Женщины молодые, пожилые, даже старушки. За что они, финки, сюда попали? Но в церкви запрещалось разговаривать.

Перед Рождеством устроили баню. Вот там разговорились. Оказалось, что многие женщины осуждены за то, что муж или сын не захотели воевать, ушли в лес. А женщины эти носили им еду, зимнюю одежду, одним словом, укрывали дезертиров. Сидели, конечно, и мошенницы, спекулянтки. Очень много воровок. Никогда не думала, что в Финляндии так сильно развито воровство.

В Рождество дали нам по три конфетки, ватрушку и кружку чая на настоящей заварке.

На прогулке ходим по кругу. Тут можно немножко поговорить. Я рассказывала о себе, о том, что получила расстрел, который заменили на вечную каторгу. Многие, слушая, сочувствовали. Слух обо мне разлетелся по камерам. Однажды мне передали письмо со словами поддержки. «Россия победит!» — писали мне финки. Передали и половинку карандаша.

Тут началась моя активная работа. Я всегда помнила слова Андропова: нести людям свет правды, рассказывать о нашей стране, о борьбе с немецким фашизмом. Приступила к делу. Подружилась с одной женщиной, имя ее и сейчас помню — Хильма Риихимяки. У нее сын сбежал в лес. С ней беседовали на прогулке. Хильма была настроена против Германии, ругала Гитлера за то, что втянул Финляндию в войну. Ее подруга Хилья Валкома высмеивала финских командиров, которыми немецкие генералы вертят, словно куклами.

Мы стали переписываться. Кто-то пошутил: «Небо в клеточку, а друзья в полосочку». Финским женщинам-заключенным охранники приносили газеты, а нам — только книги, в основном церковные. Хилья Валкома внимательно читала газеты и писала мне, что делается на фронте. Потом завязалась переписка и с другими узницами. Так мы с Марией Артемьевой узнали об окружении немецких дивизий под Сталинградом.

Надзирательница по труду, одна из тех, что приносили нам одежду для починки, оказалась женщиной доброй. Она передала на волю письма Артемьевой в Ведлозеро, оно тогда было под финнами. Письма дошли, и Артемьева получила даже посылку с сухарями и сущиком.

Постепенно я осмелела, и вот уже мои письма стали походить на листовки. В каждом письме, в конце, я приписывала: «Наше дело правое. Победа будет за нами!» Письма я, в основном, передавала в бане.

Но сколько веревочке ни виться… Ночью подъем. Обыск. Вывели нас из камеры. Уходя, я успела бросить написанное письмо под тумбочку. Однако нашли его там. Повели к самому начальнику тюрьмы.

— Кто писал?

Начальник злой. Толстый. Кричит:

— Кто писал?

— Я писала.

— Ты ведешь коммунистическую пропаганду. Зачем писала?

— Писала, дабы не забыть финский язык. Баловалась. От тоски писала.

— Тебя надо было тогда расстрелять. Где взяла карандаш?

— Нашла во дворе, во время прогулки.

Как он кричал, как стучал кулаками! Думала — крепкий массивный стол расколется.

— В карцер ее! На десять суток!

Карцер находился в подвале тюрьмы. Темнота, сырость. Раздели. Оставили на мне только ночную сорочку. Матрасик бросили на пол. На день — двести граммов хлеба и две кружки воды. Всё! Ложиться на матрац можно лишь после отбоя. Свернусь калачиком, на ноги рубашку натяну, но заснуть не получается — холодно, ноги стынут. Днем хожу как зверь в клетке, согреваюсь, надписи нацарапанные, написанные на стенах разбираю. Там были забавные стишки про тюремную жизнь: высмеивали злого начальника тюрьмы. Охранниц из «Лотты» называли тюремными крысами. Отыскала одну запись на политическую тему: «Свобода! Мир! Долой войну!»

Тогда и я решила внести свою лепту. Но как? Обшарила пол карцера сантиметр за сантиметром и в щели нашла огрызок карандаша. Ура! Написала по-фински: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Да здравствует мир!», «Конец войне!», «Да здравствует братство, равенство и свобода!» Писала и радовалась: вот кто-то прочтет эти пламенные слова и передаст их другим.

Стараюсь больше ходить, двигаться, совсем озябла. На прогулку не водили. Хочется есть. Хожу, читаю свои надписи и радуюсь. Молодая была, наивная. Не подумала, что надзирательница может прочитать.

Прошло десять дней. Вернули меня в камеру. Но не в свою, а в крохотную одиночку, без окон. Не успела умыться, одеться, как пришли за мной.

Снова стою перед начальником тюрьмы. Рядом с ним две надзирательницы. Они тексты мои переписали и ему принесли, на стол положили. Начальник сверлит меня глазами, кричит:

— В карцер, в подвал! На пять суток!

Новый карцер оказался пострашнее. Из-под нар дует — холод жуткий. Вода, хлеб. Хлеб круглый, разделенный на шесть частей. Каждая частичка, каждый кусочек — сто грамм. Давали два кусочка на сутки. Но самое страшное — холод. Оказывается, под нарами имелись отверстия, и оттуда так тянуло — будто вентилятор работал. И постоянный шум какой-то, изнуряющий, так что не заснуть.

Заболела я там. На веках появились нарывы. Начался жар. Кашель беспрерывный. Фурункулы пошли. Большие, как спелая клюква. На руках и ногах живого места не было.