Из Лондона в Австралию - [166]

Вскоре осталось уж немного воинов, еще не метавших своего копья в обвиняемого. Таким образом среди глубокого молчания в эту звездную ночь люди ставили вопрос о виновности на решение той силы, которая от начала мира все видит и будет видеть все вплоть до последнего дня мира.

Виновен ли этот мужественный храбрый человек в том преступлении, в котором его обвиняют, или обвинение это ложно?

Снова полетело в него копье, и хотя обвиняемый до сих пор железной рукой отбивал все направленные в него удары и победа по-прежнему оставалась за ним, видно было что он напрягает последние свои силы. Во время коротких пауз он проводил по лицу тылом своей руки… вероятно, пот градом катился у него по лицу.

А может быт у него было неспокойно на душе, и это мучило его?

Оба туземца, которые были избраны в свидетели этого судебного процесса, стояли неподвижно и с важным, видом, словно изваяния из черного мрамора. Они не перемолвились с обвиняемым ни словом и, по-видимому, совершенно ни во что не вмешивались, но наблюдали за всем, что происходило.

Но вот пришла очередь последнего из нападающих. Если до сих пор все метали свои копья в глубоком молчании, и держались по отношению друг к другу, как люди одинаково причастные к делу суда Божия, то теперь положение, казалось, внезапно и существенно изменилось. Прежде чем последний воин приступил к метанию, все его сотоварищи ударили в землю своими копьями.

– Вру! Вру! – раздалось в рядах воинов. – Вру! Вру! – повторили они еще раз, протяжно, настойчиво.

После этого выступил вперед последний воин, поднял руку и завертел копьем над головой.

– Это и есть обиженный! – шепнул Уимполь.

Обвиняемый, казалось, вдруг совершенно потерял свое хладнокровие, как-то съежился, пригнулся и вообще начал обороняться еще раньше, чем в этом оказалась необходимость, весьма неловко действуя при этом своим щитом.

– Господи, под самый конец, он проиграл свою партию! шепнул Аскот.

– У него совесть нечиста! – подсказал ему сзади Антон.

От ожидания все спрятавшиеся в кустах зрители этой сцены дрожали, как в лихорадке. Они притаив дыхание, не сводили глаз с необычайного зрелища, свидетелями которого им довелось быть в эту лунную ночь.

И вот в предпоследний раз копье просвистало в воздухе. Попадет ли оно в свою цель, в грудь обвиняемого, в эту голую, колыхавшуюся от порывистого дыхания грудь?

В следующий момент все белые зрители громко ахнули. Шатаясь на ногах, собрав последние свои силы, обвиняемый все таки отпарировал удар. Но ему понадобилось несколько мгновений для того, чтобы собраться с духом и поднять с земли копье и перебросит его назад.

Оно упало на песок далеко не долетев до его владельца… Сам обвиняемый едва уже держался на ногах, прижимая руки к груди. Щит медленно сползал с его руки и, наконец упал к его ногам.

Тогда последний из обвинителей с лихорадочной поспешностью поднял свое оружие и, считая этот момент наиболее благоприятным для нападения, видя возможность без малейшего усилия одержать теперь победу, замахнулся было копьем, но вдруг встретил препятствие. Как один человек поднялись с земли четверо почетных судей и молча протянули к небу свои голые черные руки.

Очевидно, это означало: «стой!» – это было всякому понятно.

Нападающий послушно склонил перед ними свое копье, а четверо дикарей, остановивших его, набрали несколько небольших камушков, подошли к шатающемуся на ногах, почти лишившемуся сознания обвиняемому и молча устремили на него пытливые взоры. Они не говорили с ним, не прикасались к нему, не ободряли его.

Потом четыре руки протянулись снова и первый камешек упал на землю.

– Они по своему считают минуты, которые даются несчастному с тем, чтобы он оправился, – шепнул Антон.

– Знаете ли, что я скажу? – вырвалось у Аскота. – Дадим залп в этих варваров и выручим человека, которого они, может быть, просто запугали.

– Ты хочешь взять на себя роль провидения, Аскот?

– Тише, вот упал и второй камень!

– Вероятно, если в установленный срок обвиняемый не оправится, то его признают виновным.

– Смотрите, как он делает над собой усилия, трет себе лоб и грудь! Когда упадет третий камень, он должен будет или отпарировать копье, или умереть, и это ему известно.

– Видите, он поднял свой щит и надел его на правую руку… значит, приготовился разыграть последний акт трагедии.

– Да, но на этот раз вряд ли он выйдет победителем… он дрожит, рука его постоянно дергается…

– Упал третий камень.

Четыре свидетеля отошли в сторону. Дикарь со щитом качался, как молодое неподпертое деревцо в сильную бурю. Он знал, что жизнь его висит на волоске.

А нападающий еще поддразнивал его. Быть может, в его жестах, невольно или умышленно, сказывалась неумолимая ненависть, или может быть сквозила в них радость от предвкушения победы и он старался продлить это ощущение, или наконец, имел в виду еще сильнее обескуражить своего противника? Наконец, он с страшной силой метнул свое копье. Раздирающий крик обвиняемого раздался в ответ на это, еще раз он взмахнул черными руками, со стуком упал тяжелый щит, и вслед за тем, медленно, словно борясь с приближающейся смертью, опустился на землю и сам обвиняемый.