Иван Саввич Никитин - [15]

Поэт пал духом: «Грустная будущность! — хмурится он в письме к другу. — Но что же делать! Видно, я ошибся в выбранной мною дороге».

…И деревня Дмитриевка уже не глядела столь приветливо. Наталья Плотникова скоро стала Домбровской.

Жизнь продолжалась… У Плотниковых Никитин познакомился с их соседкой и родственницей, милой двадцатилетней девушкой, непохожей на своих уездных подруг: начитана, самостоятельна в суждениях, скромна и естественна, но все это в ней Иван Саввич увидит позже.

Теперь же он был сдержан, недавние, хоть и неглубокие сердечные ссадины давали себя знать и удерживали от глупых юношеских порывов.

…Любовная песня осталась недопетой. Но зрела иная, правдивая и выстраданная.

«ПАХАРЬ»

Шла Крымская война. Героически защищался Севастополь… Поздними вечерами, умаявшись от дворницкой суеты, Никитин сочинял стихи про «битву роковую», «богатырский меч», «донцов воинственное племя», «кичливое волненье» Англии, «запятнанную честь» Парижа. Николай Иванович Второв деликатно сдерживал праведный гнев Ивана Саввича, указывая ему на внутренние, российские заботы, на недовольство мужиков своим рабским положением, на попытки истинных патриотов изменить к лучшему обстановку в России. Поостыв, Никитин прятал подальше свои стихотворные тирады, и, как правило, они не доходили до журналов. Но вновь не смог удержаться от нахлынувших чувств, когда в конце ноября 1855 г. через Воронеж проследовал курьер с радостным сообщением о взятии русскими турецкого города Карса. Поэтическая натура не выдержала, и в никитинской тетрадке тут же появилось громкое, дышащее восторгом «На взятие Карса». «Как ему не стыдно писать такие вещи!» — сказал Второв друзьям, не решаясь, видно, прямо упрекнуть автора и тем самым оскорбить его искренний порыв. Никитин узнал о возмущении друга и забросил свое одописание.

Крымская кровавая эпопея кончилась для России бесславно. «…Севастополь ударил по застоявшимся умам», — писал историк В. O. Ключевский. Раздались голоса о необходимости либеральных реформ, появились всякого рода «записки», авторы которых призывали покончить с крепостным правом. Заметнее других прозвучали «Голоса из России», пришедшие из Лондона усилиями А. И. Герцена и Н. П. Огарева. С глаз Никитина тоже будто спала пелена. «После битвы с внешним неприятелем, — пишет он 25 марта 1856 г. А. Н. Майкову, — пора нам, наконец, противостать врагам внутренним — застою, неправде, всякой гадости и мерзости».

Поэт включается в противостояние общественных сил и пишет стихотворение, которое вызовет бурную противоречивую реакцию и разделит круг его друзей и знакомых на два лагеря. Он создает своего знаменитого «Пахаря»:

С ранней зорьки пашня черная

Бороздами подымается,

Конь идет — понурил голову,

Мужичок идет— шатается…

Уж когда же ты, кормилец наш,

Возьмешь верх над долей горькою?

Из земли ты роешь золото,

Сам-то сыт сухою коркою!

Труден хлеб земледельца, на каждом шагу его подстерегают то непогода, то прижимистые купцы; заканчивая скорбный монолог, поэт восклицает:

Где же клад твой заколдованный,

Где талан твой, пахарь, спрятался?

На труды твои да на горе

Вдоволь вчуже я наплакался!

Никитин опасался за «Пахаря», предчувствуя сопротивление казенных литературных надсмотрщиков. «Жаль, если цензура не пропустит… — беспокоился он в письме к А. А. Краевскому. — Я, как умел, смягчил истину; не так бы нужно писать, но лучше написать что-нибудь, нежели ничего, о нашем бедном пахаре». Приглядывавший за «поведением» «Отечественных записок» цензор запретил печатать стихотворение, недовольный его «мрачным колоритом». Лишь через год «Пахаря» удалось опубликовать в «Русской беседе».

Никитин не первый обратился к теме русского земледельца. Двадцать лет назад прозвучала «Песня пахаря» Алексея Кольцова. Но в ней рисовался трудовой крестьянский праздник, мужику было «весело на пашне». Никитинское видение пахаря иное: усталое прячется солнце, в подсознательной памяти крестьянина то град, то жара… В ритме «Пахаря» монотонность и тяжесть; краски поля поблекли, им соответствуют и словесные тона — тускловатые, прозаически-будничные. Всего в девяти строфах целая мужицкая эпопея.

Критики «Пахаря» вновь напомнили его автору о Кольцове. Действительно, аналогия естественная, да и как ей не быть, если Никитина так многое роднило с его старшим собратом: схожесть судьбы, общие знакомые (А. Р. Михайлов, П. И. Савостьянов, И. А. Придорогин и др.), родные места, даже литературный авторитет у них был один — Белинский. Свои симпатии к Кольцову Иван Саввич выражал не раз; кольцовский «Лес» был его любимым произведением, восхищался он и «Косарем». Удивительно, что до сих пор не выяснено, встречались ли они в Воронеже.

Идейно-художественное родство поэтов-земляков отмечалось многократно. Важнее, думается, указать на их отличие. Его помогает выяснить одно глубокое замечание Белинского: «…влияние великого поэта заметно на других поэтов не в том, что его поэзия отражается в них, а в том, что она возбуждает в них собственные их силы: так солнечный луч, озарив землю, не сообщает ей своей силы, а только возбуждает заключенную в ней силу…» Пример Кольцова действовал на Никитина вдохновляюще, но автор «Пахаря» «откланялся» поэтической манере своего земляка уже на раннем этапе творчества.