Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию - [32]

6 августа чуть свет началась бомбардировка крепости. Это сделало ее защитников сговорчивее: они стали подавать знаки, что желают вступить в переговоры. Канонада прекратилась, но вскоре опять возобновилась, так как договориться не удалось. Тогда осажденные снова попросили прекратить стрельбу на два часа — для того, чтобы они могли решить между собой, как поступать дальше. Замойский дал им это время и в качестве прозрачного намека послал в крепость часы. Но когда два часа прошли, русские ответили, что просят о перемирии до следующего дня. После этого Замойский приказал возобновить бомбардировку. Вечером, уже в темноте, солдатам Уровецкого удалось поджечь крепостной мост, а пехотинцы подобрались под самые стены с горящими лучинами. Этого хватило, чтобы русские решили сдаться. Гетман прекратил пальбу и потребовал, чтобы воевода с именитыми боярами явился к нему в стан. И действительно, около трех часов ночи русские воеводы прибыли в польский лагерь, поцеловали руку Замойскому и просили ходатайствовать за них перед королем, что было Замойским обещано.

На следующий день Замойский принял замок, велел составить опись всего, что в нем было найдено[61], а пленных отправить на плотах вниз по Двине. Их высадили на некотором расстоянии от крепости на берег и стерегли здесь до тех пор, пока не прибыл в Велиж король. В приветствии, сказанном на латинском языке, Замойский поздравил Батория с победой, желал ему дальнейших успехов, хвалил мужество, деятельность и расторопность своих боевых товарищей и ходатайствовал о милостях для них. Потом Баторий осмотрел крепость и шанцы; он был очень доволен, что укрепления сохранились в целости и что они так же хороши, как и в Полоцке. Когда король въехал в лагерь, старшие чины и солдаты стали перед своими палатками, ударили в барабаны и затрубили в трубы.

Король остановился в палатке Замойского, где ужинал и ночевал. Вечером явился гонец от оршанского старосты Филона Кмиты с извещением, что к королю едут московские послы. Утром Баторий возвратился в Сураж, а Замойский поехал в лагерь, где содержались московиты, и объявил от имени короля, что те из пленных, которые желают возвратиться к своему государю, свободны, а те, которые останутся служить королю, будут пожалованы милостями. Большинство выразило желание возвратиться под власть своего государя. Замойский приказал отряду казаков сопровождать их на протяжении шести миль для охраны от солдат. Так как московиты должны были идти пешком, а путь предстоял неблизкий, то они оставляли детей, которые не в состоянии были совершить столь дальнее путешествие, полякам. Пожелавшие служить Баторию были отведены в замок.

В Сураже король получил от Ивана грамоту, которой тот предварял приезд посольства. Царь уже не требовал, чтобы король возвратился назад для приема послов; он всего лишь просил приостановить наступление. На это Баторий ответил требованием, чтобы Иван вывел войска из Ливонии; тогда можно будет начинать переговоры о мире; при этом король намекал, что имеет притязания на Великий Новгород и Псков, Смоленск, Великие Луки и прочие земли.

Узнав о движении Батория к Великим Лукам, Иван поспешил отправить еще одну грамоту, в которой просил короля подождать послов в течение трех-четырех дней. Но и это послание, полученное королем 12 августа, успеха не имело: поход продолжился.

Армия Батория двигалась двумя отдельными отрядами: одним командовал сам король, другим — Замойский. Между ними не было никакого сообщения, да они и не были возможны, так как отряды отделялись друг от друга непроходимыми лесами и болотами. Это разделение сил врага было весьма благоприятно для Ивана, но он не сумел им воспользоваться, поскольку держал свои основные силы далеко от места событий. Вместо решительных действий он продолжил дипломатическую переписку, бесполезности которой, ввиду заявлений и образа действия Батория, сам не мог не замечать. В новой грамоте к королю он оправдывал медлительность своих послов грабежом, которому поляки подвергли их посланца, посланного в Оршу, дабы известить о скором прибытии посольства. На это обвинение Баторий ответил своим обвинением в насилии, обращенном к самому Ивану; речь шла о провожатом, данном московскому гонцу Григорию Нащокину: на границе провожатый был схвачен и отвезен в Москву, где его по приказу царя подвергли пыткам, желая выведать от него какие‑то сведения.

Эта бесцельная дипломатическая переписка свидетельствует, что Иван совершенно растерялся: на него напал страх, который он, как человек больной психически, порой испытывал. Очевидно, его расстроенное воображение охватило тогда, как это часто с ним случалось, навязчивое представление о том, что он окружен со всех сторон изменой. Чтобы рассеять охвативший его ужас и увериться в преданности своих подданных, царь прибег к обычному для себя средству: призвав митрополита и иное духовенство, он публично стал каяться в грехах, просил прощения и обещал быть впредь милостивым. Все, конечно, заявили, что прощают своему царю и присягают ему на верность.

Но и после этого Иван не обнаружил бóльшей решительности в своих действиях и продолжал надеяться на успех в дипломатической игре. Иван узнал о проектах союзов, составлявшиеся императорами и папами против турок. Поэтому он решил вопреки своей обычной политике примкнуть к такому союзу, лишь бы только заручиться поддержкой империи в борьбе с польским королем. Еще в марте 1580 года был послан в Вену с предложением союза против турок гонец Афанасий Резанов, а в конце августа с тем же самым был отправлен Истома Шевригин. Царь объяснял императору Рудольфу войну с Баторием тем, что по соглашению с его отцом Максимилианом старался возвести на польский престол его брата Эрнеста. В отмщение за это Баторий, ставленник турецкого султана, дескать, и начал с Иваном войну. Царь утверждал, что, по сути, идет борьба христианства с мусульманством. Ввиду этого Иван предлагал императору Рудольфу союз, чтобы «Стефан король таких дел впредь не делал и на крестьянское кроворазлитие не стоял и с бесерменскими государи не складывался на крестьянство». Царь надеялся привлечь к этому союзу всех князей Германской империи и папу. Поэтому Истома Шевригин из Вены должен был ехать в Рим.