Итальянец - [104]

– Она цела и невредима, как я посмотрю.

– А ты чего ожидал?.. Фингала под глазом? Или без ногтей?

– Не знаю, парень. Это же ты полицейский.

Кампелло подходит к женщине. Голова у нее всклокочена, волосы спутанные и грязные, глаза, мутные и не накрашенные, под опухшими веками, как будто смотрят, но не видят, взгляд не то опустошенный, не то безразличный. Кожа очень бледная – восковая. На ней запахнутый плащ, который она стискивает на груди рукой, и передвигается она с трудом, неверными шагами.

– Сожалею… – начинает Кампелло и умолкает, потому что не знает, как продолжить.

Она глядит на него, – лучше сказать, проходит вечность, прежде чем она его видит; она переводит взгляд на его лицо и, кажется, смотрит из бездонной пустоты, словно ей стоит огромного усилия его узнать.

– Поверьте, я сожалею, – наконец произносит он.

Никакого ответа, ни малейшего отклика. Полицейский отстраняет Писарро и осторожно берет ее под руку, чувствуя, какая она легкая и хрупкая. Он снова собирается заговорить, сказать ей, зачем ее ждал, зачем ее сюда привели, но тут дверь открывается, слышатся шаги, и появляются оба итальянца в сопровождении Кёркинтиллоха и четверых морских пехотинцев. Теперь пленники обуты в британские армейские ботинки и одеты в чистые рубашки и брюки цвета хаки. Они идут друг за другом, на руках нет ни наручников, ни жгутов, у обоих с флангов по охраннику, а капитан военно-морской разведки шествует впереди. Их сейчас увезут, думает сраженный полицейский. Слишком рано для них, слишком поздно для него.

– Твердые духом макаронники, – саркастически говорит Моксон. – Хоть гвозди забивай.

Кампелло видит, как Ройс Тодд подходит к итальянцам и говорит им какие-то слова, которых он издали разобрать не может. Ему видно только, как первый итальянец, по имени Тезео Ломбардо, кивает, а Тодд отдает честь, приложив ладонь ко лбу. Потом командир британских водолазов достает пачку сигарет и предлагает закурить, сначала Ломбардо, потом другому, а тот кашляет и качает головой. Ломбардо идет по коридору с незажженной сигаретой в зубах, и вся группа приближается к Кампелло и женщине. И тут на полицейского нисходит озарение – он чувствует, что еще не все потеряно. Момент настал.

– Он перед вами, – тихо говорит Кампелло Елене. – Надеюсь, это того стоило.

Полицейский пристально вглядывается в ее лицо, надеясь увидеть хоть какую-то реакцию, но женщина не выказывает ни малейшей эмоции. Когда группа мужчин оказывается в нескольких шагах от них, полицейский достает из кармана зажигалку Елены и сует ей в руки.

– Дайте ему огня, что ли… Попрощайтесь с ним.

Перемена, произошедшая с женщиной, потрясает его. В одно мгновение к ней будто возвращается жизнь и усталые глаза озаряются светом гордости и мужества. Лицо ожесточается, и от ее пронизывающего гнева растерявшийся Кампелло вынужден сделать над собой усилие, чтобы не отступить; ее глаза сверлят его мозг пару секунд, которые кажутся вечностью. Затем этот взгляд, похожий на осколок льда, скользит по нему с невыразимым презрением и переходит на мужчин, которые уже совсем близко, – на первого из двоих итальянцев, – и комиссар жадно ловит хоть какой-нибудь признак тревоги, узнавания, но нет ничего, кроме абсолютного, или кажущегося, или напускного безразличия. В этот момент, резко высвободив руку, Елена Арбуэс шагает навстречу Тезео Ломбардо, останавливается перед ним и, чиркнув зажигалкой, подносит пламя к его сигарете, свисающей изо рта. И Гарри Кампелло, сжав кулаки так крепко, что ногти врезаются в ладонь, бессильно наблюдает, как итальянец наклоняется, прикуривает от пламени зажигалки, которое освещает его зеленые глаза, затягивается и невозмутимо шагает дальше, не сказав спасибо, даже мельком не взглянув на женщину. И спасая ее своим молчанием.

14 Эпилог

Апрельским утром, когда солнце сияло на набережной Джудекка, отражаясь в водах канала, с парохода у Таможни сошла на берег женщина и направилась вдоль пирса Дзаттере. На ней был тот же плащ, что и четыре года назад, в руках кожаная сумка и маленький чемодан, составлявшие весь ее багаж. Город на Адриатике еще хранил следы войны, и от здания, разрушенного бомбами союзников, а может, и немецкими, чернел остов с оголенными балками между обрушенных стен, среди которых различалась часть выцветшего фашистского лозунга: «Кто отдал все солдату…» Дальше было неразборчиво. На куче обломков играли дети, солнечный свет отражался в серо-зеленой воде, придавая всему – детям, руинам и осыпающимся стенам – слепящий оттенок чего-то нереального, и женщина двигалась, словно во сне.

Она перешла мост белого камня, сделала еще несколько шагов и повернула направо в темный переулок, который вывел ее на площадь перед закрытой церковью. Там она немного постояла, осматриваясь, безрезультатно ища на стенах название улицы. Мимо медленно прошествовал кот, недоверчиво ее оглядел и одним прыжком исчез за мусорными баками. Женщина в нерешительности поставила чемодан на землю, открыла сумку и достала письмо: вскрытый, измятый конверт с обратным адресом. Перечитав адрес, она снова взяла чемодан и зашагала обратно, к пристани и каналу, залитому солнцем.