История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 - [75]

Под вечер пришли женщины, ни красивые, ни уродливые, и пять или шесть аббатов, по виду студентов. Все эти господа слушали с большим вниманием все, что я говорил, и я оставил их строить свои гипотезы. Донна Сесилия сказала адвокату, что он хороший художник, но его портреты не похожи, он ей ответил, что она меня видит в маске, и я сделал вид, что соглашаюсь с его унизительным доводом. Донна Лукреция сказала, что находит меня абсолютно таким же, а донна Анжелика утверждала, что воздух Рима придает иностранцам совсем другой вид. Все аплодировали ей за ее высказывание, и она покраснела от удовольствия. После четырех я убежал, но адвокат выбежал за мной, чтобы сказать, что донна Сесилия желает, чтобы я стал другом дома и заходил в любое время без церемоний. Я вернулся в свою гостиницу, довольный, потому что компания меня очаровала.

На следующий день я представился аббату Гама. Это был португалец, выглядящий на сорок лет, с красивым лицом, выражающим искренность, веселость и ум. Его приветливость внушала доверие. Его язык и манеры были таковы, что он мог бы сойти за римлянина. Он сказал мне в сладких выражениях, что его превосходительство сам отдал распоряжение дворецкому, чтобы тот приискал мне квартиру во дворце. Он сказал мне, что я буду обедать и ужинать с ним за столом секретариата, и что в ожидании, пока я не выучу французский, я буду заниматься, без особого напряжения, выписками из писем, которые он мне будет давать. Он даст мне также адрес учителя языка, с которым он уже договорился. Это римский адвокат по имени Далака, который живет практически напротив дворца Испании. После этого краткого инструктажа и заявления, что я могу рассчитывать на его дружбу, он отвел меня к дворецкому, который, записав мое имя внизу листа большой книги, заполненной другими именами, дал мне, как аванс содержания за три месяца, шестьдесят римских экю в банкнотах. Затем он поднялся со мной на третий этаж, следуя за гвардейцем, чтобы отвести меня в мою квартиру. Она состояла из прихожей и комнаты с альковом, смежной с кабинетом, все прилично меблированное. После этого мы вышли, и слуга дал мне ключ, сказав, что он будет прислуживать мне каждое утро. Он отвел меня к дверям, чтобы представить швейцару. Не теряя времени, я пошел в свою гостиницу, чтобы распорядиться перенести во дворец Испании весь мой маленький багаж.

Вот и вся история моего внезапного водворения в дом, где я должен был сделать большую карьеру, при условии поведения, которое я, такой, как я есть, обеспечить не мог. Volentem ducit nolentem trahit[72]. Я, прежде всего, отправился к моему ментору, отцу Жеоржи, чтобы отчитаться ему во всем. Он сказал мне, что я могу считать начало моей дороги положенным, и, поскольку я в высшей степени хорошо устроен, мое счастье отныне зависит исключительно от моего поведения. Запомните, сказал мне этот мудрый человек, что, чтобы сделать его безупречным, вы должны сдерживать себя, и все, что может случиться с вами пагубного, не может считаться ни как внешнее зло, ни как рок; эти имена не имеют смысла, все это – ваши ошибки.

– Мне очень жаль, преподобный отец, что моя молодость и неопытность часто заставляют вас беспокоить. Я буду вам в тягость, но вы найдете меня покорным и послушным.

– Вы найдете меня порой слишком суровым; но я предвижу, что вы не всегда будете мне рассказывать все.

– Все, абсолютно все.

– Позвольте мне засмеяться. Вы не сказали мне, где вы провели вчера четыре часа.

– Это не имеет никакого значения. Я познакомился с ними во время путешествия. Я думаю, это приличный дом, где я смогу часто бывать, по крайней мере, если вы не скажете мне обратного.

– Боже сохрани. Это очень порядочный дом, посещаемый людьми хорошего круга. Вас можно поздравить с таким знакомством. Вы понравились всей компании, и они надеются вас к себе привязать. Я обо всем узнал нынче утром. Но вы не должны часто посещать этот дом.

– Я должен сразу их покинуть?

– Нет. Это было бы нечестно с вашей стороны. Ходите туда один или два раза в неделю. Никакого постоянства. Вы вздыхаете, дитя мое.

– Нет, правда. Я вас послушаюсь.

– Я хочу, чтобы это не было послушанием; и чтобы ваше сердце из-за этого не страдало; но в любом случае, это надо преодолеть. Помните, что у разума нет большего врага, чем сердце.

– Но, однако, их можно согласовать.

– Вы себе льстите. Доверьтесь «Animum» вашего любимого Горация. Вы знаете, что нет середины, nisi paret imperat.[73]

– Я это знаю. Compesce catenas[74], говорит он, и он прав; но в доме донны Сесилии мое сердце не находится в опасности.

– Тем лучше для вас. Вы не расстроитесь от потери, просто, не следует посещать их часто. Помните, что моя обязанность – вам верить.

– А моя – следовать вашим советам. Я зайду к донне Сесилии еще несколько раз.

С отчаянием в душе я взял его руку, чтобы поцеловать; он ее забрал, прижал меня крепко к груди и отвернулся, не давая мне увидеть его слезы.

Я обедал в отеле Испании, рядом с аббатом Гама, за столом, где сидели десять – двенадцать аббатов, потому что в Риме все являются, или хотят быть, аббатами. Никому не запрещено носить платье аббата, все, кто хочет быть уважаемым, его носят, кроме дворян, не делающих церковной карьеры. За этим столом, где я никогда не говорил о своем наболевшем, приписали мое молчание моей проницательности. Аббат Гама пригласил меня провести с ним день, но я уклонился, чтобы пойти писать письма. Я провел семь часов за написанием писем дону Лелио, дону Антонио, моему юному другу Паоло и епископу Марторано, которые доброжелательно ответили, что хотели бы быть на моем месте.