История войны и владычества русских на Кавказе. Новые главнокомандующие на Кавказе после смерти князя Цицианова. Приготовления Персии и Турции к открытым военным действиям. Том 5 - [130]

Вопрошаю притом вас дружелюбно: нарушен ли был когда-либо ваш покой со стороны российского правительства, которое всегда печется единственно о том, чтобы истинно верным людям устроять прочное счастие? Теперь же, когда злые ваши советники произвели в образе ваших мыслей перемену, скажите по совести, чувствуете ли вы себя спокойным и не ужасает ли вас будущее? Ибо я полагаю, что совесть есть наилучший судья и помощник ее, постельная подушка, всегда шепчет в ухо преступившему свои обязанности.

Если любимцы ваши, а в душе их вам враги, поселили в вас мысль, что я хотел иметь с вами свидание во вред для вас, и привели мужественный дух ваш к недоверчивости, то я не им, а вам удивляюсь, что в сем случае оказали малодушие, поверив пустым головам, кои, устраивая вам вред, основывают оный на каких-либо личных своих выгодах.

Если сии же самые бессовестные советники ваши внушили вам, что дружба моя и приязнь, изъявляемые мной во всех моих к вам письмах, есть действие какой хитрости и нечистосердечное излияние чувствований моего к вам благорасположения, то сие явно доказывает уже или какие-либо вредные их виды против вас самих, или что они куплены неприятелями России и вашими собственными.

Наконец, если некоторые из приверженцев Ших-Али, близкие к вам и мне известные, внушали вам мысль, неприметно его поддерживать или, наконец, воспользоваться разграблением Кубинской провинции, то последствия сего дела не могут быть благоприятны. Приведя теперь в окончанию военные дела с Персией и против туров, я обратил уже к Кубе важную часть войск. Ших-Али я рассею, накажу кубинцев и отыщу вину сего мятежа. Прибавлю еще и то, что, как верный слуга государя императора, для пользы службы не послаблю ни отцу, ни другу.

Все те разглашения, какие вашими посланными, по моему согласию, в Ших-Али были сделаны, в превратном, однако же, виде, мне в совершенстве известны, так как и то, что внушаемо было самим кубинцам… Знаю, что ваше превосходительство скажете, что враги стараются вас оклеветать предо мной, но я врагов ваших знаю, и явных и скрытных, о коих вы сами неизвестны. Доносы их на вас или совсем не принимаю, или с чрезвычайной разборчивостью и не иначе, как исследовав верными путями. Сношения ваши с изменником Селимом, зная вашу с ним дружбу и близкое родство, я всегда принимал со снисхождением, и хотя часто напоминал вам обязанности к его императорскому величеству, однако же, скажу правду, смотрел на то сквозь пальцы, и простил бы оные, если бы не имел причины сомневаться, что тут действует в сношениях не одно родство, а есть, может быть, другие замыслы.

На доведенные до сведения моего секретные советы ваши с некоторыми дагестанскими владельцами, на посольство ваше к султану Хусейну, в местечке Агаре, на посылаемых людей к изменнику Селиму и Ибрагим-хану, на советы через ваших доверенных людей, даваемые Ших-Али, на предложения, сделанные Сурхай-хану, мне известные, на донесения моих поверенных, кои повсюду у неприятелей России видят ваших посланцев, и самые перехваченные из Персии письма я равнодушно смотреть никак не мог, и имею неоспоримое право, победив неограниченную уверенность мою, на вас взять подозрение»[482].

Несмотря на то, главнокомандующий давал еще раз случай Мустафе оправдаться в возводимых на него обвинениях и, в доказательство верности хана, требовал, чтобы он обратил часть своих войск «на поражение Ших-Али, на поимку его или на всеконечное его истребление».

Человек весьма строгой жизни, но подозрительный, Мустафа легко поддавался чужому влиянию. При объяснениях с полковником Лисаневичем он клялся, что невинен и не только не имел никаких сношений с кубинцами, но предупредил полковника Тихановского о существовании волнения гораздо ранее, чем оно сделалось явным.

– Я считаю смешным, – говорил Мустафа, – обвинение меня в доброжелательстве врагу по крови, и, если бы кто сыскался поймать или убить Ших-Али, я от себя дал бы тому 10 000 червонных.

Ширванский хан уверял Лисаневича, что никаких сношений ни с казикумухским владельцем, ни с дагестанскими обществами он не имеет. Мустафа не скрывал, однако же, что брат его Измаил имел сношение с Селим-ханом, но теперь, говорил он, эти сношения пресечены и недовольный Измаил удалился в Кюру, чтобы оттуда пробраться в Персию. Мустафа клялся в своей верности и предоставил Лисаневичу взять ширванской конницы столько, сколько он пожелает. Лисаневич взял всего сто человек отборных и писал Тормасову, что Мустафа, сколько бы ни интриговал против нас, не может быть опасен. «За всем тем, по недоверчивости его характера, нужно, полагаю я, издали надзирать через верных людей обращение его поступков, обласкивая между тем, сколько можно более, дабы умягчить природное в нем упорство в недоверчивость».

Прибыв к отряду Тихановского и приняв начальство над войсками, Лисаневич, не заходя в г. Кубу, двинулся прямо против скопищ Ших-Али, находившихся в селении Эршели. Приверженцы бывшего хана защищались не долго, и Ших-Али, постепенно выбиваемый из занимаемых им укрепленных позиций, принужден был удалиться в Юхари-Баш, место, укрепленное самой природой, с воинственным населением, составлявшим лучшее кубинское войско, весьма преданное Ших-Али. Преследуя по пятам отступавших, Лисаневич ринулся к Юхари-Башу, но Ших-Али не выждал нападения и, переправившись через р. Самур, бежал в Табасарань, к зятю своему Абдула-беку.