История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3 - [266]

– Я не сомневаюсь в том, что ваше высочество не принимали участия в его побеге, – отвечал Соколов.

– Я давно уже желал бы принести свое оправдание перед его императорским величеством или посредством письма, или же через посланника, которого отправил бы в Санкт-Петербург, но, зная, какою большою доверенностию пользуется у императора Кнорринг, опасаюсь, что если бы было отправлено такое письмо, то оно не дойдет, а будет удержано Кноррингом, а если будет отправлен посланец, то и его он, не допустив до Петербурга, вернет назад.

– Напрасно вы так думаете, и какой повод подал Кнорринг к тому, чтобы делать такое заключение? – спрашивал Соколов имеретинского царя.

– Когда я отправил в прошлом году зимою в Санкт-Петербург посланником князя Джефаридзе, то Кнорринг продержал его несколько времени в Георгиевске и потом отослал обратно. После этого я не имею более надежды на будущее время быть в близких сношениях с государем императором[551].

– По одному примеру не всегда можно судить о последующих. При том же Кнорринг не осмелился отправить в Санкт-Петербург князя Джефаридзе с таким поручением, какое ему было дано. Он сообщил вам письменно о причинах, по которым воспрещено было следовать ко двору посланным с подобными поручениями, и с ним же прислал вам доказательство своей справедливости.

– Конечно, так, – отвечал на это Соломон весьма сухо.

– Я бы желал видеть, – говорил Соколов, – царевича Константина, который, по желанию его императорского величества, должен мне быть поручен для доставления в Россию.

– Ничего решительного еще об нем я сказать не могу, – отвечал имеретинский царь, прощаясь с Соколовым.

Вскоре после этой аудиенции Соколов узнал, что Соломон вовсе не расположен и не думает дать свободу царевичу Константину, а еще менее отпустить его в Россию. До 3 августа велись переговоры через разных лиц, посещавших, по приказанию царя, наших посланников. В этот день, вечером, Соколов был опять приглашен к Соломону.

– Не угодно ли будет вашему высочеству приказать мне что-нибудь? – спросил Соколов, видевший, что его занимают совершенно посторонними разговорами, вовсе не идущими к делу.

– Ничего, – отвечал Соломон. – Я желал видеться с вами только для того, чтобы провести вечер в приятной беседе.

– Я имею сказать несколько слов, – сказал Соколов после благодарности за любезность царя.

Имеретинский царь приказал всем присутствующим выйти, оставив только при себе салтхуцеса князя Зураба Церетели и дядьку своего князя Бежана Авалова.

– По всеобщим слухам, – начал тогда Соколов, – ваше высочество скоро изволите отправиться в поход; то я прошу удостоить меня приказаниями относительно моей присылки. Не лучше ли будет, если ваше высочество, до похода своего, заблагорассудить изволите царевича Константина отправить со мною в Грузию, чтобы мне не запоздать и не пропустить лучшего времени для перехода через горы в сентябре месяце?

– Я постараюсь исполнить вашу просьбу, но надо иметь терпение еще на неделю, пока мдиват (писец), за которым я давно уже послал, не прибудет сюда. Ему также необходимо будет дать некоторое время для порядочного расположения ответной грамоты к императору.

– Из всего этого я могу заключить, что ваше высочество продолжаете по-прежнему беспокоиться и выражать сомнение к высочайшим словам грамоты. В течение десяти дней, которые я провел при светлейшем лице вашем, не вижу того, чтобы сделан был малейший поступок, сообразный с желанием моего государя. Я нахожусь теперь в недоумении и долгом считаю повторить, что, удостоившись неоднократно слышать от вас о том, что вашему высочеству ничто так не лестно, как пользоваться покровительством государя императора; что в том вы полагаете единую свою надежду, то думаю, что вам должно быть приятно доказать то на деле в настоящем случае.

– Я еще ни на что не решился. Когда прибудет мдиван, тогда немедленно все окончу.

Затем Соломон встал со скамейки, и Соколов должен был откланяться. На другой день, 4 августа, наш посланник пригласил к себе салтхуцеса князя Церетели и дядьку царя князя Бежана Авалова. Он просил их от его имени передать Соломону то, что он хотел ему сам высказать, когда царь прекратил с ним разговор.

– Если должен я верить царским словам, – говорил Соколов, – неоднократно мне повторенным, о его приверженности и благонамеренности к его императорскому величеству, то не имею ни малейшего сомнения в том, чтобы царь не исполнил желания, в высочайшей грамоте изложенного; я не вижу, однако же, того, чтобы царь предпринял что-либо сообразное тому, то есть чтобы было послано за царевичем Константином или сделано что-нибудь к его освобождению.

Присутствовавшие князья Имеретинские высказывали при этом свое удивление в таком поведении Соломона.

– Донесите царю, – продолжал между тем Соколов, – что для него благоприятнейшая теперь минута употребить в свою пользу расположение его императорского величества, сохранить которое он может исполнением высочайшего желания. Царь мне сказал, что ему потребно некоторое время для порядочного расположения ответа государю императору, то я прошу вас уверить его высочество, что лучший и приличнейший ответ его на высочайшую грамоту может быть только тот, когда желание императора будет исполнено.