История сексуальности 4. Признания плоти - [133]

Поскольку Адам и Ева устыдились, но не побоялись признаться, их грех не был непростительным. Их грех повлек за собой грехопадение людей, а их стыд, который показывает, утаивая, стал в некотором роде первой формой грядущего искупления. В противоположность змею и Каину, принадлежащим к племени проклятых, Адам и Ева, как и Давид, обретают свое место в генеалогическом древе спасения. Залогом тому является их признание. В экзегезе Златоуста очень четко прослеживается, как определяется эта, бесспорно, фундаментальная для христианства идея: попирая волю Бога или его закон, грех в то же самое время заставляет грешника взять на себя обязательство истины. Это обязательство имеет два аспекта: нужно признать себя автором совершенного поступка и признать, что этот поступок – зло. Именно от этого обязательства истины уклонился Каин, сказав «Не знаю» и тем самым прибавив к преступлению крови против своего брата преступление истины против Бога. Именно этому обязательству последовали Адам, Ева, Давид, искупив повиновением принципу правдоизречения неповиновение закону. Христианство заложило в основу своей экономии греха долг правдоизречения. Экзегезы святого Иоанна Златоуста, приводимые здесь лишь в качестве примера и первого указания на это, ясно показывают, что этот долг истины играет в процедуре прощения не просто инструментальную роль средства, позволяющего получить прощение или смягчить наказание. Как только преступление совершено, сразу возникает долг истины по отношению к Богу. Этот долг столь существенен, столь фундаментален, что, уплатив его, можно рассчитывать на отпущение любого греха, каким бы тяжким он ни был; уклоняясь же от его уплаты, мы не только сохраняем на себе совершенный грех, но и совершаем другой, неизбежно более тяжкий, ибо он обращен непосредственно против Бога. Знаменательно, что святой Амвросий, комментируя тот же фрагмент из Книги Бытия (4:9–15), утверждает, подобно Златоусту, что Бог наказал Каина не столько за то, что он убил своего брата, сколько за то, что он не сказал правду. «Non tam majori crimine parricidii quam sacrilegii»^[[1037]^]. Там, где Златоуст говорил о бесстыдстве, Амвросий говорит о святотатстве. И дело тут не в усилении строгости. У Златоуста anaideia обозначала нарушение правила «стыдливости» по отношению к Богу, установленного грехом. Именно это нарушение Амвросий обозначает латинским юридическим термином sacrilegium. Немногим позже святой Августин придаст непризнанию Каина другое, на первый взгляд существенно отличающееся, значение. Он тоже подчеркивает, что вопрос, поставленный Богом, есть не более чем испытание, предложенное Каину, чтобы дать ему возможность спастись, – ведь Бог и так знал, что совершил Каин. Но Каин, ответив «Я не знаю», высказал в некотором роде первый вариант отказа евреев услышать Спасителя. Он отверг призыв признать истину своего преступления; и евреи тоже отвергнут призыв признать истину Евангелия. Каин лгал, говоря, что не знает того, о чем вопиет голос крови и напоминает Бог. Евреи лгут, отрицая то, о чем вопиет кровь Христова и возвещает Священное Писание. «Fallax ignoratio, falsa negatio»[1038]. Но, перенося таким образом урок Каина из области признания своих грехов в область веры в Евангелие, святой Августин не отступает от сути того, что было сказано {Златоустом} в «Беседах о покаянии» или {Амвросием} в трактате «De paradiso». Он четко и ясно показывает связь, которую Златоуст и Амвросий в рассмотренных нами текстах лишь подразумевали, – глубокое родство между обязательством истины в отношении грехов и обязательством истины в отношении Откровения. Веридикция и вера, правдоизречение о себе и вера в Слово неразделимы или должны быть неразделимы. Долг истины в двух формах – как вера и признание – занимает центральное положение в христианстве. Этим двум формам соответствуют два традиционных смысла слова «исповедание». А в общем смысле «исповедание» есть признание долга истины.

По понятным причинам я оставлю в стороне проблему долга истины, понимаемого в христианстве как вера, и буду рассматривать этот долг лишь в смысле признания, со всеми следствиями признания в экономии греха и спасения. Однако связь между этими двумя аспектами нужно постоянно держать в уме, не забывая подчеркивать, что «правдоизречение» о грехе занимает в христианстве, бесспорно, более важное место и во всяком случае играет в нем более сложную роль, чем в большинстве религий, требующих признания в грехах (а таких религий немало). Если взять хотя бы религии древних Греции и Рима, то в сравнении с ними христианство наложило на своих верующих куда более властное с точки зрения формы и куда более требовательное с точки зрения содержания обязательство «говорить правду» о себе.

Исходя из этих новых правил «веридикции» и следует разбираться в том, как христианство относится к плоти.

Приложение 4

Однако главная проблема не в этом. Она – в необходимости мыслить возможность половой связи до грехопадения вне категории тлена {corruption}. В самом деле, эта категория, какою она использовалась большинством предшественников Августина, устанавливала между смертностью людей и половым соитием сущностную общность и в то же время обоюдную причинность: половая связь, будучи нечистой, являлась одной из форм тлена, точно так же как смерть – разрушение тела. Поэтому половой акт можно было помыслить как одно из следствий этого тлена, который поразил людей, когда они были наказаны смертностью. И обратно, можно было полагать, что, внося нечистоту в тела, половой акт нарушает их нетленность и обрекает разрушению. Фундаментальный сдвиг, предпринятый Августином, состоит в том, что он отказался от этой общей категории тлена, разделив, с одной стороны, смерть и смертность, а с другой, половое соитие и тленное состояние тела.