История ромеев, 1204–1359 - [85]

3. Царь-старик, видя, что его оставили почти все, даже бывшие в счету друзей, и боясь, чтобы, сбежавшись, не наложили на него рук, почти совсем отчаялся. Однако ж счел за лучшее сперва выведать расположение к себе патриарха Исайи и вместе с ним других архиереев. Таким образом, собрав их чрез одного из сенаторов, он сказал: «Если бы я знал, что, если сниму с себя порфиру, опасность минет и для подданных наступит хорошее управление, то, будь я лишен наследия Христова, если бы от всей души не предпочел спокойствия царской власти. В самом деле, что всего скорее ведет к душевной радости, как не совершенное удаление от забот и опасностей? Когда за грехи мои, моего народа и моих предков по Божию попущению и в наказание нам поднялась на нас свирепая буря и грозила совершенно ниспровергнуть государство, я, несмотря на то, что был юношей, несмотря на то, что принял государство, страдавшее и от церковного волнения и от соседних народов, с Божьею помощью все легко утишил. С тех пор прошло много времени, я приобрел в делах опытность, какой только можно пожелать, но при такой буре и волнении я и сам теряюсь. Как же я могу вверить в таком положении государство внуку — человеку молодому и неопытному до такой степени, что он не умеет порядочно располагать собой, но всю власть и все царское богатство отдал каким-то молодым и несведущим людям, а сам живет в бедности и не хочет ничего знать, кроме кормленья собак и птиц, — собак, которых у него не меньше тысячи, и птиц, которых столько же, да почти столько же при них прислуги? Как же я доверю такому человеку свою жизнь или царское служение, вверенное мне от Бога? Я вовсе не хочу добровольно сделаться предателем ни моих подданных, ни самого себя. Я любил своего внука не только больше детей и жены, но больше и себя самого, — это вы сами знаете, — и я воспитывал его заботливо и внимательно, желая оставить в нем наследника моей славы и преемника моего царства, любезного Богу и людям. А он, ни во что считая мои внушения, проводил ночи с приятелями в пирушках и бесчинствах; во время их убил и своего брата. Наконец восстал и против меня, — своего благодетеля и родителя, решившись на такой поступок, какого от века еще не видало солнце. Поэтому и вам следует возревновать против его бессовестности, принять меры против его наглости, прекратить провозглашение его имени по церквам и пригрозить ему отлучением от Бога, чтобы он, смирившись и образумившись, возвратился добрым туда, откуда вышел злым, и снова сделался наследником моего царства и моей славы. Говорю так потому, что никому не желал бы передать свою власть, кроме его, если только он захочет относиться с должным уважением к моим внушениям и увещаниям. Но что касается до заключения, какое он сделал в своей речи, то оно полно притворства и лицемерия. Вы слышали, сколько порицаний против меня он рассеял во всей своей речи; с ними, конечно, никак не вяжется заключение. Так заключена речь, очевидно, лишь для того, чтобы восстановить слушателей против меня». Выслушав такую речь, те из архиереев, которые украшались умом и образованием, согласились с сказанным и решили объявить по всем церквам, чтобы предано было совершенному молчанию имя молодого царя, пока он не обратится. Но патриарх, некоторые архиереи и клирики нашли речь царя неосновательною. Поэтому они, встав, разошлись по домам, не сказав ни слова, по свойственному ли им безрассудству или уж не знаю почему. Затем, собираясь раз и два в патриаршеских покоях, они поклялись действовать заодно против старика-царя. Слух об этом, проникши в народ и в высший круг, произвел то, что и здесь весьма многие тайно вошли между собою в подобное же соглашение и дали друг другу письменные клятвы стоять твердо, до последнего издыхания и вытерпеть, если будет нужно, всевозможные истязания. Отсюда на третий день после того патриарх, колокольным звоном созвав великое множество народа, объявил отлучение всякому, кто бы решился умалчивать имя молодого царя и отказывать ему в чем бы то ни было, что следует царю. Кроме сего он провозгласил особое отлучение против архиереев, державшихся другой стороны. Известие об этом, которого старик-царь никак не ожидал, поразило его и огорчило. «Если уж учитель мира, — сказал он, — так взбесился против нас из видов корысти, обещанной ему моим внуком, и, потеряв всякий стыд и совесть, не затруднился сделаться предводителем возмутителей, то кто же сдержит направленное против нас движение необузданной черни, если только иметь в виду человеческую помощь? Да, патриарх, сколько от него зависело, сделался нашим убийцей». Между тем архиереи другой партии, узнав о бессовестности патриарха и о провозглашенном им отлучении, собрались и сами и провозгласили отлучение против него с его единомышленниками, как против виновника возмущения и составителя заговора, действовавшего из видов корыстных. Они привели и церковные правила и гражданские законы, по которым он подлежал тяжкому наказанию. В изложении своей истории мы считаем достаточным ограничиться ссылкою на 18 правило Собора халкидонского, которое и приводим буквально. Подобные дела воспрещает и четвертое правило шестого вселенского трулльского собора и еще четвертая глава тридцать шестого титла законов. Вышеупомянутое правило читается так: «Заговор или стачка всячески воспрещается и гражданскими законами. Тем более прилично воспрещать это в церкви Божией. Если же окажется, что некоторые из клира или монашествующих составляют заговоры или стачки или строят козни епископам или клирикам; то да будут они совершенно низвержены с своей степени». На этом основании общество архиереев рассудило: если правила так строго наказывают клириков и монахов, составляющих заговоры и стачки против епископов и клириков, то тем строже должно поступать с архиереями и патриархами, замышляющими то же самое против царя, — с ними, поставленными быть учителями мира, внушать любовь к спокойствию, единодушию и т. п. добродетелям и отвращать особенно от того, что воспрещают и древний закон и Апостол Павел: князю людей да не речеши зла; царя чтите