История ромеев, 1204–1359 - [275]
И вдобавок к прочим вещам, которые не стоит даже предлагать вниманию тех, кто из благочестия желает мыслить здраво, [я услышал] и о том, что было варварски и зверски сделано получившими жребий пасти церковь, о которых сказал Господь: Пастыри сделались бессмысленными, пастыри испортили виноградник Мой>ш.
34. Одновременно я также узнал об ужасном и разнообразном гонении [на православных], а затем и о том, как одни епископы разошлись с другими — почти все со всеми, — словно уязвляемые раскаянием от безмерности своих преступлений и не вынося поношений и ненависти, которые все со всех сторон обрушивали на них; как император вмешался и одних увлек лестью и денежными подачками, а других подчинил угрозами и таким образом убедил [всех их] всегда быть на стороне Паламы и составлять новые Томосы, подтверждающие его злочестивое учение.
Желание расспрашивать и выведывать обо всем прочем, что требовало бы большого досуга, я решил отложить до лучших времен, ограничив все свое усердие следующими двумя вещами: узнать насчет твоего заключения — то есть, почему властителями принято решение, что [твое заточение] должно быть более строгим, чем у других, — и кроме того, что именно написано епископами и царями в новых Томосах, и почему они, сами составив их, сами же и хранят у себя, скрывая их содержание в глубинах молчания и вовсе не дерзая объявить его тебе.
35. О тебе многими было не раз говорено много слов, которые, хотя и казались различными, на самом деле все устремлялись к одной цели, то есть к похвале тебе, [смотря по тому] насколько каждый из говоривших был расположен к тебе и насколько правильное понятие имел о том, что произошло. Тем, кто был наиболее близок к Паламе и [Филофею] Кокки-ну, епископу Ираклийскому, удалось яснее узнать следующее: во-первых, [причиной ужесточения твоего содержания в тюрьме явилось] то, что тебе, весьма ревностно описывающему в Истории ромеев все события, пришлось, вероятно — или даже не вероятно, а обязательно, — написать и о церковных баталиях. Ведь если ты ради блуждающей по земле и оставляющей свой след в непрочной и фальшивой молве славы подъ-емлешь добровольные труды [запечатления] абсолютно никак тебя не касающихся дел государства, а можно сказать — и всей ойкумены, то кто, видя это, согласится оставить тебя свободным от подозрения и не думать, что ты тем паче постараешься употребить всю мощь своих слов, чтобы также и бури, постигшие отеческие догматы, обнародовать, насколько это возможно, на всю вселенную, а заодно показать и свою за них борьбу, и пахнущие многими видами смерти опасности, которым ты постоянно подвергаешься со стороны злославных [еретиков]? Так что это, как говорят, одна из причин, по которой противники раздражены против тебя больше чем против других и постоянно готовят тебе эти чаши смерти.
36. Вторая же причина состоит в том, что, в то время как другие проводили беззаботную и бездеятельную жизнь у себя дома, ты не переставал наполнять императорский дворец всевозможным рвением и ропотом. Ты то учил тех, чьим украшением являются благородное происхождение и периодические временные удачи>109, всегда открыто придерживаться отеческих обычаев и законов, а от незаконных новшеств Паламы воздерживаться; то в частных беседах и публично порицал самого императора, и вместе с прежде патриаршествовавшим Исидором, и вместе с нечестивым Паламой, сравнивая его то с Юлианом и Максимианом, то с иконоборцами и подобными им гонителями [православия]. Далее, ты и этим не удовольствовался, но и на самом высоком совете>110 нелепой фаланги этих пастырей, говоря дерзновенно и без обиняков,
109
ПО
XQOvov тих>аі TteçioôiKaL fjaKQÔ) auveÔQta).
непрестанно протаскивал и повторял все те же самые и того большие [обвинения], весьма резко порицая [перед ними императора] и часто заставляя [его] еще сильнее неистовствовать против себя, при том что ты, как никто другой, знаешь, что он, если даже сегодня и сдержится, все равно будет и дальше держать зло, пока не исполнит его.
Третья же причина в том, что, насмехаясь над ними, ты угрожал в полемических сочинениях опровергнуть Томос, который они дерзнули тайно составить против благочестия.
37. А четвертая причина та, что тебе, уже долгое время учащему всяческой внешней мудрости, случилось иметь повсюду множество самых разных учеников, — не только детей знатных [родителей], но и тех, кто, принадлежа к людям иной судьбы, образа жизни и достоинства, от природы обладает хорошим характером и умом, — через которых ты приобрел также и их родителей, и одновременно, можно сказать, все целиком семьи, обязанные тебе благодарностью и относящиеся к тебе как к отцу, родственнику, другу и проводнику к главным благам. Поэтому твое имя почти всюду сделалось известным и вызывает восхищение, и достаточно для того, чтобы, так сказать, безмолвными речами убеждать их всех тотчас же во всем автоматически соглашаться с тобою без исследования, как когда-то пифагорейцы, как говорят, соглашались с суждениями и положениями своего учителя. Да и в этом величайшем из городов одни из твоих учеников украшают собой и возглавляют списки судей, другие — заседания совета синклита, третьи — зарубежные посольства, четвертые занимают иные высокие должности, и все они повсюду наилучшим образом исполняют свои обязанности, так что ты мог бы легко и без труда вести всех их, как бы связанных за уши, куда тебе угодно. И большинство из них открыто негодует на Паламу и его приверженцев как очень далеко отходящих от истины и от отеческих догматов и законов, а другие сквозь зубы исподтишка поносят их.
