История ромеев, 1204–1359 - [127]

Это было одно знамение, которое в ночном сне предсказывало разрушение этого великого и славного дома. Второе же — также ночное, но не во сне, а наяву отчетливо привидевшееся видение. Ибо благородным и славным лицам обычно до середины ночи просиживать с приходящими к ним по тем или иным делам. А более всех это было привычно Кантакузи-не, поскольку она более всех выделялась славой и блеском и заведовала государственными советами и секретами. Вот и теперь, имея такую привычку, она засиделась за беседой до глубокой ночи, когда ей захотелось выйти наружу и посмотреть с высокой башни своего дома на недавно взошедшую над горизонтом луну, чтобы по ней определить время. Ибо луна в ту пору, совершив круговорот, снова вошла в перигей своей орбиты, и, став в конфигурацию второй квадратуры к солнцу⁵³, в начале ночи не очень-то желала посылать свои лучи на землю, доколе время не перевалит за полночь.

Так она стояла и смотрела [на луну], будучи в то же время полна дум о будущем, когда вдруг увидела вооруженного всадника, стоявшего внизу башни и отмечавшего копьем ее размер. Она была поражена внезапностью и неожиданностью видения и обернулась назад, чтобы позвать людей, которые бы пошли и задержали этого человека, задумавшего такое в столь неурочное время, и разузнали бы у него, чего ради и кем ему было велено делать это. Когда же ее люди вскоре вернулись и сказали, что абсолютно никого не видели, и что нет никакого

прохода, через который [на территорию] могли бы проникнуть посторонние люди на лошадях, когда все ворота заперты, она уже пришла в смятение и была исполнена печали и близка к тому, чтобы заплакать, поскольку придала иной смысл этому предзнаменованию.

14. Но вернемся к прерванному повествованию. Итак, Кан-такузин не позволял волнам бедствий захлестывать свою душу и, постоянно обнаруживая строящих против него различные тайные козни, не сдавался, но оставался в установленных им для себя рамках, всегда одинаково сохраняя непоколебимую надежду на Бога и не прекращая писать [в Византий] и просить осуществить все то, что император при своей жизни заповедал насчет него. И хотя византийцы и краем уха не хотели его слушать — не говоря уже о том, что и посланцев его они обривали, с бесчестием водили по площадям и заключали в оковы и тюрьмы, — ему ни разу не случилось оскорбить кого-либо даже словом. Он даже не считал ниже своего достоинства использовать в качестве посредников-миротворцев выделявшихся аскетизмом и добродетелью монахов Афонской горы. Но и они, придя [в Византий], лишь потрудились напрасно.

А деньги и все сокровища, которые накопили в течение длительного времени обе стороны, были потрачены на военные и другие общественные нужды.

Между тем многие знатные люди из Орестиады, составив тайное общество (etcuqeuxv), договорились открыть Кантаку-зину ворота, когда он подойдет [к городу], прежде чем это заметят узурпировавшие власть простолюдины, и даже послали ему письма, приглашая его как можно скорее прийти и без труда взять город. И он, тотчас же поднялся, вооружил войско и отправил Иоанну Ангелу[416], чтобы тот, как следует укрепив городок Памфила[417], как можно скорее явился с примерно восьмьюдесятью всадниками к Орестиаде.

И вот, когда они собрались на высоком берегу огибающей Орестиаду реки, случилось так, что той ночью разразилась страшная буря, и река, словно почувствовав гнев Божий, разбушевалась и вышла из берегов, так что войскам Кантакузина было не переправиться. Они провели там с ним немало дней, но буря все не прекращалась, но продолжала бушевать с той же силой. Когда же они наконец отчаялись и ушли оттуда, буря на следующий день утихла, и река сбавила свой напор и свирепость. Когда такая попытка была предпринята уже дважды, и каждый раз воды реки тут же приходили в одинаковое неистовство, они наконец поняли, что это препятствие возникло не по какой-то случайности, но по Божьему промыслу, который легко все меняет, как хочет, а ныне очевидно противодействует начинаниям Кантакузина, так что и сами стихии приходят в негодование и сильную ярость, словно чувствуют, что Владыка гневается, и содействуют Ему, как подобает рабам, и деятельно оказывают Владыке честь своим вредоносным [для Кантакузина] порывом и весьма грозной местью.

С обеих сторон воины время от времени совершали вылазки: то одни выйдут из Дидимотихона, то другие из Орестиады и окрестных городков. И те здесь собрали богатую добычу, и эти там. И, чтобы покончить с этим, скажу, что ни одна сторона не одержала победу над другой, но они только без конца гоняли друг друга. А города постоянно терпели от них ущерб и мало-помалу разорялись. Очевидно, такова была воля Божия и свыше утвержденный жребий, чтобы эти города были разорены и лишены богатства, славы и порядка из-за этой междоусобной вражды.

Кантакузин, рассматривая отличия и преимущества войны гражданской и с внешним противником, говорил, что первая подобна пароксизму и жару, а вторая — летней жаре и зимнему холоду. И преимущество одной перед другой — огромное. Внешняя стужа лечится надеванием дополнительных одежд и разведением огня, как и внешняя жара — снятием одежд и дуновением ветра; а возникающий внутри тела жар это такая вещь, с которой трудно бороться.