История политических и правовых учений - [343]

Такую нелицеприятную характеристику философ дает всем государствам без исключения, как абсолютно самодержавным, так и либеральным. Конституционные монархии и демократические республики хотя и признают права личности и ценность свободы, но отвлеченное государственное начало в них живет и творит зло. Как и в монархиях абсолютных, в новых, более свободных государствах судьба личности и судьба мира все еще зависят от человеческого произвола, от случайной и субъективной, только человеческой воли.

Мы справедливо требуем от государства соблюдать права человека. Однако эти права, свободы, все ценности жизни, констатирует Бердяев, только в том случае будут незыблемы и неотъемлемы, если будут установлены высшей волей, т. е. нечеловеческой. Только абсолютный, внегосударственный и внечеловеческий источник прав человека делает эти права безусловными и неотъемлемыми, только

Божественное оправдание абсолютного значения всякой личности делает невозможным превращение ее в средство. «Для нас, — писал Бердяев, — центр тяжести проблемы государства — это ограничение всякой государственной власти не человеческой волей, субъективной волей части народа или всего народа, а ограничение абсолютными идеями, подчинение государства объективному разуму».

Бердяев убежден, что исторически декларации прав человека и гражданина имеют религиозное происхождение. В связи с этим он ссылается на исследование Еллинека, который видел зарождение такой декларации в религиозных общинах Англии на основе осознания свободы совести и безусловного значения человеческого лица, ограничивающего всякую власть государства. Из Англии декларация прав человека и гражданина была перенесена в Америку, а затем уже во Францию. По Бердяеву, свобода совести — основа всякого права на свободу, а потому не может быть отменена или ограничена волей людей или властью государства. Свобода совести — изъявление воли Бога, ибо в свободе Бог видит достоинство сотворенного им человека. Право по глубочайшей своей природе вовсе не государственного происхождения, не государством дается, распределяется и санкционируется.

Бердяев отмечает, что в науке имеют место два подхода к соотношению государства и права, их происхождению. Один из них, который он называет государственным позитивизмом, признает в государстве источник права. При государственном абсолютизме нет места для самостоятельного источника прав личности, самой же власти — опекуну человеческого благополучия приписывается высшее происхождение. Всякий государственный позитивизм и социализм как его разновидность признает абсолютность государства и относительность права, отъемлемость прав, подвергает их расценке по критериям государственной полезности.

Противоположный тип учений, враждебный государственному позитивизму, признает абсолютность права и относительность государства. Право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентальную природу личности, волю сверхчеловеческую. Не право нуждается в санкции государства, а государство должно быть санкционировано правом. То, что называют правовым государством, замечает Бердяев, не всегда еще есть свержение принципов государственного позитивизма. Только теория естественного права и практика декларации прав человека и гражданина в чистом ее виде стоят на пути отрицания государственного позитивизма. Праведно в политической жизни лишь то, что заставляет смириться государство. В развитие этой мысли он делает очень важный вывод: «Государство есть выражение воли человеческой, относительной, субъективно-произвольной, право — выражение воли сверхчеловеческой, абсолютной, объективно-разумной». При этом Бердяев делает существенное уточнение, а именно: под правом он понимает выражение абсолютной правды и справедливости, то внегосударственное и надгосударственное право, которое заложено в глубине нашего существа и отражает Божественность нашей природы.

Право как орган и орудие государства, как фактическое выражение его неограниченной власти есть слишком часто ложь и обман, выступающие в виде законности, полезной для некоторых человеческих интересов. Право есть свобода, государство — насилие, право — голос Божий в личности, государство — безлично и в этом безбожно.

Неприкрытый скепсис звучит у Бердяева, и когда он говорит о народном представительстве, «достается» от него и Ж.-Ж. Руссо как основателю учения о народовластии. Учредительное собрание, по образному выражению Бердяева, может быть сборищем «хулиганов и ничтожеств». А впрочем, каким же оно может быть в условиях «нашей византийско-татарской государственности, приправленной соусом немецкой бюрократии»?! В личности можно искать образ Божий, и его должно искать в теократической общественности. Фактическая история государства есть борьба доброго со злым, однако злое всегда брало верх над добрым.

Бердяев предостерегает своих читателей видеть в его рассуждениях проповедь анархизма. Совершенные государства очень редко встречались в истории, и всегда они были теократическими. В этом, видимо, и состоял политический идеал одного из замечательных наших философов.