— Боже мой, боже мой, чего только мы не наслушались от немецких евреев. Откуда, скажите мне, взялся этот разбойник, этот Гитлер? Какая ведьма произвела на свет такого выродка?! Лучше бы он подох еще в ее утробе! — гневно воскликнула женщина. — Почему молчит мир?! Почему позволяют зверствовать кровавому Гомон-разбойнику?! — Она взглянула испытующе, знаю ли я эту мифологическую личность, собиравшуюся уничтожить всех евреев.
Я кивнул, и она гневно продолжала:
— Почему не наденут на него смирительную рубашку? Кто знает, на кого он теперь кинется. А мы живем у самой границы. Упаси бог, не началась бы война… Как вы думаете, он и на нас нападет?
Я ее успокоил, уверяя, что войны не будет. Сам я тоже тогда так думал.
— Дай бог, — покачала она седой головой. — Пусть наши дети и внуки не знают этого. Пусть они будут счастливы. Господь бог нас благословил четырьмя дочерьми. Все способные, у всех светлые головы. Если б вы их видели! Красавицы. И зятья, благодарение всевышнему, тоже славные, работящие. И внуки, дай им бог здоровья, тоже удачные, чудные дети. — И она стала оживленно рассказывать про каждую дочку отдельно.
— Старшая — юрист, живет с семьей в Москве, муж ее — архитектор, строит метро. Вторая дочка с семьей в Свердловске. Она геолог, муж работает на железной дороге, отличился на строительстве Турксиба. Теперь его направили строить новую дорогу на Урале. Третья — физик, в Ленинграде, муж ее — врач госпиталя. Ну, а младшенькая, Ехевед, тоже в Ленинграде. Только бы не сглазить, живет очень хорошо. Он конструктор, специалист по таким делам, что мне и не понять, а она работает в Пулковской обсерватории. И знаете, это у нее с детства, всегда про звезды выспрашивала… И лекции в том самом университете, где училась, теперь сама читает, ученое звание там получила. Муж ее обожает, не насмотрится, не надышится, души в ней не чает. И она его очень любит. А как не любить такого красивого, умного. И на скрипке хорошо играет. Совсем молодой — и уже два ордена. Но держится просто, напоказ себя не выставляет. И доченька у них — Суламифь… Ша!.. Вот я вам сейчас фотографию покажу. Недавно нам прислали. — Она поспешила в соседнюю комнату, где, как я заметил, горели две поминальные свечи, и через минуту с довольным видом возвратилась.
— Вот они, мои милые. — Она показала большое фото, с которого, счастливая, с чуть приподнятой головой, улыбалась Ехевед. Обняв ее одной рукой и держа на Другой ребенка, возле нее стоял высокий, статный, красивый мужчина.
Словно зачарованный, я смотрел и не мог насмотреться на фотографию, не мог выпустить ее из рук. Как бы между прочим, спросил:
— Приезжают ли они сюда?
— Ехевед давно уже не была. Бедная девочка всегда так занята, столько работает. Они очень просят, чтобы мы переехали к ним, квартира большая, хорошая.
Но как, скажите, как оторваться от этих мест?! Здесь похоронены наши деды и прадеды, здесь мы родились, здесь растили детей — вся жизнь прошла в этом местечке, душой к нему приросли. Как же можно все это оставить?
Я бы еще сидел, с удовольствием беседуя с симпатичной, милой женщиной, но пора было возвращаться в Минск. Спустившись с крылечка, я отломил зеленую веточку клена, который когда-то укрывал в своей тени нас с Ехевед, и пошел прочь.
Навстречу, опираясь на палку, приближался белый как лунь старик. С любопытством взглянув на меня, он молча прошел мимо. Очевидно, не узнал. Это был отец Ехевед.
На «эмке», которая ждала меня в конце улицы, я возвратился в Минск, в ту же ночь выехал в Ленинград.
Ленинград… Девять лет прошло с тех пор, как я покинул его, и за это время ни разу здесь не был. И все эти годы мечтал о том самом счастливом дне, когда достоин буду выступить с концертом в этом прекрасном городе, где открылся для меня чарующий мир музыки, где пережил много всего — радости, горя; в городе, где живет она, Ехевед…
Приехал я во второй половине дня и остановился в номере, который был для меня забронирован в «Астории», в самом центре города, недалеко от Невского проспекта.
В гостинице я задержался считанные минуты и сразу же ушел. До полуночи гулял один по городу. Стояла середина июня — пора белых ночей, ночей, воспетых поэтами. Бульвары, проспекты, многочисленные каналы ипричудливые мостики через них, парки, площади, памятники — все, все было залито мягким колдовским светом. Улицы, скверы были полны гуляющими, и она, Ехевед, возможно, была среди этих людей.
Конечно, и она могла в такую ночь выйти на прогулку, но попробуй угадай, где ее искать. Я побывал на Невском проспекте, прошел мимо бывшего студенческого общежития, свернул на Восемнадцатую линию; долга бродил по улице Лассаля. Дома были один красивее другого, я пытался угадать, в котором из них живет Ехевед. Из раскрытых окон порой доносились звуки музыки. Где же ее окна? А может, она уже не живет на улице, о которой девять лет назад мне сказала ее хозяйка, переехала совсем в другой район. Не мог себе простить, что не спросил у матери Ехевед, когда та рассказывала о роскошной квартире, в которой живет ее дочь, где же эта квартира.
В гостиницу я вернулся расстроенный. На следующее утро была запланирована репетиция
