История о разрушении Трои - [9]

Вообще военные действия изображаются в «Истории» исключительно гомеровским методом аристий и поединков. Один герой «выходит вперед», «теснит и гонит» противника, убивая малозначительных вождей, возникающих в повествовании специально для этого. Если он встречает героя, равного ему по доблести, возникает поединок, все остальное поле боя охватывается типичной фразой вроде «многие тысячи гибнут с обеих сторон»[59]. Ни о каких стратегических планах и замыслах полководца речи нет[60], хоть это и противоречит тенденции автора подавать Дарета как историка.

Приверженность к традиции латинской исторической прозы заявлена уже именами Корнелия Непота, мнимого переводчика «Истории», и Саллюстия, мнимого адресата посвящения. Если в изображении боев автор не сумел уйти от гомеровских штампов, то в других деталях он вдохновляется скорее книгами историков. Также, как в подобных книгах, в «Истории» часто заходит речь о подвозе провианта (гл. 16, 19, 22, 26), наборе войск (гл. 8, 11, 15, 21), строительстве флота (гл. 6, 7, 9), ожидании подкрепления (гл. 22), тренировке воинов (гл. 20, 26). Хотя и у Гомера говорится о военных советах и посольствах, в «Истории» они становятся настолько частыми, что им уделяется не меньше места, чем боям: «История», грубо говоря, состоит из описаний боев и советов (посольства — частный случай последних). Всего в «Истории» рассказывается о тринадцати советах греков и пяти — троянцев, а также о двенадцати посольствах (шести греческих и шести троянских). Во время обсуждения спорных вопросов на советах герои не столько высказывают собственное мнение каждого, как это делается в эпосе, сколько разбиваются на партии, характерные для исторической литературы. Заговор, которому отводится решающее место в сюжете «Истории», также реалия не мифологическая и не эпическая, а историческая. Похищение Елены у Дарета не любовная авантюра, какой ее видит традиция, а военно-политическое мероприятие.

Историческому жанру принадлежит и сам лаконизм повествования, и интерес к причинам описываемых событий, доводящий автора до похода аргонавтов, при отсутствии интереса к последствиям, свойственному скорее поэзии и мифографии.

В «историзм» Дарета вписывается и его «рационализм» (не затрагивающий трехлетних перемирий), о котором заявлено уже в предисловии мнимого Непота, где в качестве главного упрека Гомеру выставляется участие богов в сражениях вместе с людьми. Автор «Истории» на самом деле ни разу не упоминает богов и избегает их даже тогда, когда рассказ подводит его вплотную к месту, где они должны появиться. Так, вместо Афродиты, спасшей Париса в поединке с Менелаем, у него фигурирует Эней (гл. 21). Автор не столь часто прибегает к рационалистическим толкованиям мифов (превращая, например, суд Париса в приснившийся ему сон, а Троянского коня — в скульптурное изображение на Скейских воротах, послужившее условным знаком для греческого войска), сколь просто опускает эпизоды, содержавшие чудесное и маловероятное (Гесиона и чудовище, жертвоприношение Ифигении, стрелы Филоктета, смазанные ядом Лернейской гидры, неуязвимость Ахилла, похищение Палладия и пр.). Пропускаются также многие эпизоды, кажущиеся чрезмерно мелодраматическими для исторического сочинения (выкуп Приама Гесионой, самоубийство Аякса, любовь Париса и Эноны). В этот разряд попадает, очевидно, и ссора главных вождей из-за пленницы. Лишь ради трагической любви Ахилла к Поликсене автор отступает от этого принципа.

Однако в отличие от богов и чудес, мантическое искусство и вещие сны нисколько не вызывают у Дарета подозрения. Трижды исполняются предсказания Калханта (гл. 15, 30, 43), а также предсказание дельфийского оракула (гл. 15), Гелена (гл. 7) и Кассандры (гл. 8, 15); вещий сон снится Андромахе перед гибелью Гектора (гл. 24). Дарет вводит — в результате какой-то путаницы — еще одного, неизвестного традиции прорицателя Эвфорба, отца Панфа (у Гомера так зовут его сына). Возможно, здесь сыграла роль легенда о перевоплощении души Эвфорба в Пифагора, пользовавшегося в позднеантичное время славой мага и чудотворца.

Сведения, не касающиеся непосредственно основной линии повествования, крайне мало интересуют автора. Поэтому трудно судить о его кругозоре. Многие детали говорят об отсутствии у автора знаний мифологии, или о пренебрежении ими, которое заметно, когда Гесиона оказывается матерью Аякса, а для объяснения знакомства Телефа с Тевтрантом привлекается мнимый поход Геракла в Мизию за кобылицами Диомеда, противоречащие географии. Часто именно незнание малоизвестных версий приводит автора к изобретению оригинальных. Так, не зная о происхождении Калханта из Мегар[61] и не находя в «Илиаде» никаких сведений о его происхождении и о том, к отряду какого из вождей он относится, Дарет делает его троянским перебежчиком (гл. 15).

В «Истории» совершенно не используются генеалогии — этот традиционный признак мифографической литературы, чуждый историзирующей манере Дарета. Хотя основные генеалогические сведения, конечно, были известны автору, как об этом свидетельствуют упоминания Клитемнестры, сестры Елены (гл. 9), и Ликомеда, деда Неоптолема (гл. 36), но он пренебрегает ими всегда, когда этого не требует непосредственный ход повествования. Так, например, из самого текста «Истории» нельзя узнать о том, что Ахилл — сын Пелея, а Аякс — его двоюродный брат.