История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [60]

. Побеги женщин считались случайными и неорганизованными действиями и противопоставлялись целеустремленным мужским путешествиям. Возможности у мужчин и у женщин тоже были разными. Мужчина мечтательного вида в запыленной, но приличной одежде и почти без денег мог несколько дней передвигаться по стране, не привлекая к себе внимания полиции, для женщины это было немыслимо.

Любопытно, что смятение в душе женщины на рубеже веков объяснялось другой формой психопатологического бегства от мира — раздвоением личности. Засвидетельствовано очень много случаев этого расстройства, причем семь из десяти больных — женщины. Большинство историй известно нам по рассказам врачей. Под гипнозом пациенты демонстрировали драматические переходы от добродетельного «Я» — к дикому. Один из наиболее ярких примеров — Салли Бьючемп, которой в 1906 году американский доктор Мортон Принсис посвятил 700 страниц документированных наблюдений. У Салли было много случаев «внутреннего» бегства от самой себя, но диагноз фуга ей не ставили. Таким образом, пока женщины, запертые в четырех стенах, разыгрывали перед врачом и гипнотизером отчаянную драму на несколько голосов, мужчины выходили «на большую дорогу»¹⁰.

В шведской психиатрии в первые десятилетия XX века тоже занимались изучением фуги, называя это явление инстинктом бродяжничества или дромоманией (от греч. dromos — дорога и mania — одержимость, страстное влечение). Психиатр Виктор Вигерт описывал фуги, продолжавшиеся сутками, неделями и даже месяцами. Поведение этих людей не поддавалось лечению, и «вскоре они опять отправлялись в путь». Вигерт видел в бегстве подсознательное стремление избавиться от чувства внутреннего дискомфорта или депрессии, а также от социальных или любых других ограничений¹¹.

Военный психиатр Харальд Фрёдерстрём пытался выяснить причины и движущие силы, вызывающие это состояние у солдат¹². Изучив различные случаи, он разделил дезертиров на два типа: те, кто скучает по дому, и бродяги. Первые пытаются воссоединиться со своими корнями, вторые хотят обрубить их.

Но в обоих случаях речь идет об аффективной реакции на «дискомфорт, связанный с восприятием конкретной ситуации». Из примеров видно, что ошибка в диагнозе может стать причиной самоубийства солдата или привести к повторению безнадежных попыток бегства.

По мнению Фрёдерстрёма, следует отличать такие случаи от бродяжничества цыган и разных асоциальных элементов, неспособных к оседлой жизни. Тот, кто страдает фугой, обязательно имеет дом и работу. Фрёдерстрём дает свое определение этого состояния: «Импульсивное и непреоборимое действие, выполненное, однако, с сохранением внешней координации и гармонии движений и сопровождаемое полной амнезией, которая распространяется на соответствующий отрезок времени». То есть бегство при сохранении контроля и полной потере памяти. И здесь возникает новая проблема: как отличить настоящую фугу от симуляции? Наличие скрытого эмоционального конфликта необходимо тщательно исследовать. В противном случае фуга станет удобным объяснением любого дезертирства: солдат может оставить часть, болтаться где-то некоторое время, потом сказать, что ничего не помнит, и получить «оправдательный» диагноз.

Последнее замечание свидетельствует о силе, которую имеет диагноз. Говорят, что Альберт Дадас со временем начал планировать побеги, уверенный в том, что благодаря своей известности всегда сможет добраться до дома. Он стал моделью для диагноза, сразу получившего широкое распространение. Хакинг утверждал, будто именно благодаря признанию в медицине и шумихе в газетах данное явление приняло размеры эпидемии.

Сказанное, однако, не означает, что беглецы хитрили. Эти люди покидали дом в состоянии умственного помутнения и лишь благодаря диагнозу были избавлены от социальной кары и ответственности за это действие¹³. Бегство освобождало их, но, желая о нем забыть, они вытесняли его из памяти. Любопытно, что в 1930-е годы большинство пациентов-мужчин, имеющих вполне стабильное социальное положение, признавались, что, чувствуя потребность убежать из дому, не пытались ей сопротивляться или как-то ее объяснять¹⁴.

Однако с научной точки зрения диагноз «фуга» был недостаточно изучен. Никто не знал, чем объясняются его гендерные и классовые особенности. После 1900 года этот диагноз распался на несколько форм: меланхолическую, истерическую, импульсивную, дромоманическую (у дезертиров) и еще одну, связанную с раздвоением личности. Вместо самостоятельного диагноза он превратился в симптом, сопровождающий другие заболевания, порой достаточно специфические: эротоманию, клаустрофобию, ликантропию (больной считает себя волком) и антропофобию (боязнь людей). Кстати, все они — древние варианты меланхолии. При появлении новых диагнозов, таких как dementia ргаесох (шизофрения) и психоз, фугу присоединили к ним. Система классификации была разрушена и создавалась заново. Сегодня фуга классифицируется как психическое заболевание или нарушение поведения и относится к группе диссоциативных расстройств¹⁵.

Надо признаться, что бегство само по себе очень соблазнительно: с ним связана надежда на освобождение, миф о независимости, уход от кризисной или стрессовой ситуации, возможность стать другим человеком. Потеря памяти тоже несет с собой избавление, как в фильме Аки Каурисмяки «Человек без прошлого» (2002).