История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [62]

Как звали «пианиста» — Альберт Дадас или Каспар Хаузер*? Его темный костюм и белая рубашка (вся одежда со споротыми этикетками) свидетельствовали о достаточно высоком социальном статусе. Он не говорил ни слова, но, оказавшись в психиатрической клинике, нарисовал на листке рояль и, когда его подвели к пианино, начал играть без нот и играл несколько часов подряд.

«Полиция всего мира пытается установить личность мужчины, но пока безуспешно. Его пальцы бегают по клавишам, глаза закрыты, почти зажмурены, кажется, он прислушивается к чему-то внутри себя, к тому, что он потерял и хочет найти... Прошло уже четыре месяца с той ночи 8 апреля, когда два полицейских нашли его на пляже возле города Ширнесс. Он был одет в добротный темный, насквозь промокший от соленой воды костюм и белую рубашку, находился в состоянии транса и не говорил ни слова»¹⁸.

Судя по всему, мужчина потерял память. Откуда он взялся? На карте, которую ему дали, он выбрал Норвегию, но проверка этого следа ничего не дала. Пригласили переводчиков, говорящих на разных языках, — безрезультатно. Кто он? Какую тайну скрывает? Был ли он жертвой, обманщиком, безумцем или симулянтом? Так же как в случае с Альфредом Дадасом, средства массовой информации активно включились в поиски, выдвигали разные версии, предлагали толкования, пытались разгадать тайну прошлого. Может, он музыкальный гений, как Дэвид Хэлфготт, история которого послужила материалом для создания фильма «Блеск» (Shine, 1996)? Какая у него национальность? Чех, швед, житель Суссекса или Дублина? Что он хотел — утопиться или спрятаться от Интерпола? Может, он сумасшедший британский солдат, прошедший Иракскую войну, или ловкий агент КГБ? «Его личность не удается установить», — написала газета Independent и была процитирована десятком периодических изданий по всему миру. Коллективное сознание, жадное до сенсаций и драм, при участии прессы создало образ «пианиста». Месяц спустя он стал известен всему миру.

Эксперты-психиатры проверяли его на наличие разных диагнозов. Нервный срыв, посттравматическое стрессовое расстройство или, может быть, аутизм? Один британский психолог даже вспомнил про фугу: «человек убегает от некой угрозы, теряя при этом память и идентичность».

Спустя четыре с лишним месяца «пианист» вдруг заговорил и признался, что, когда его нашли на английском берегу, он пребывал в депрессии и хотел лишить себя жизни, но как попал на пляж, не помнит. Зато рассказал, что его зовут Андреас Грассль, 1984 года рождения, сын фермера из Баварии. Дома, в богом забытом местечке, ему было тесно и скучно, он стал путешествовать сначала по Германии, потом по Франции, затем, сам не зная как, перебрался через Ла-Манш.

Перед отправкой домой, в немецкую деревню, он сказал, что ничего не помнит о происшедшем. «Я вдруг проснулся и понял, кто я».

НЕРВОЗНОСТЬ: ТРЕВОГА

Когда Август Стриндберг в 1890-е годы приехал в Париж, чувства его пребывали в смятении. «Железнодорожная тряска основательно перетряхнула мою мозговую субстанцию», — утверждает он. Стриндберг не может разобраться в потоке новых впечатлений. Органы чувств подводят его. Здания словно отодвигаются при его приближении, аллеи сдавливают его, как щипцы. Площадь разверзается, будто пропасть. Чтобы пересечь ее, он прячется за спинами других пешеходов, но вскоре обнаруживает, что придавлен к фонарному столбу. Однако и тот оказывается «с подвохом» и прогибается под тяжестью писателя. Стриндберг приходит в ужас. Его бросает от одного человека к другому, чужие тела сдавливают его и «вот-вот уничтожат». Стриндберг в панике спасается бегством.

В другие дни писатель пребывает в эйфории. Камни улицы передают ему свою энергию, и она «переполняет его нервную систему, чувствительность которой обострилась от душевных и телесных страданий». Стриндберг открыт миру и дышит полной грудью.

Весь следующий день он лежит в кровати без сил, переживая неизвестно откуда взявшуюся меланхолию. Он берет гитару, ищет «аккорды своих нервов» и, «поднявшись с аккорда ре-минор на фа-мажор, уже чувствует себя новым человеком: боевым, полным энергии и оптимизма».

Немного спустя он опять впадает в состояние глубокой подавленности. На него всей тяжестью обрушивается сознание «никчемности и тщеты существования».

Порой у Стриндберга бывают странные ощущения, и он находится в состоянии полусна-полубодрствования. Три дня он лежит и неотрывно смотрит на картины, висящие над кроватью, и ему кажется, будто с каждым днем они все больше съезжают набок. Стриндберг засыпает, а когда просыпается, замечает, что плакал. Но и сон, этот милосердный спаситель, зачастую предает его. «Нет никакой возможности контролировать чувства! Они идут своим путем и подчиняются только своей воле». Стриндберг вспоминает неудачи и ошибки прошлого, все, что «заставляло его краснеть. <...> Я не хочу об этом думать... Мне душно... Я вскакиваю с кровати».

И так без конца из одной крайности в другую.

«Что со мной происходит», — спрашивает он себя. «Я беззащитен, словно рак, лишившийся панциря, уязвим, будто шелковичный червь в минуты превращения». А может, это «эволюционируют и становятся более тонкими нервы, а чувства приобретают восприимчивость? И сам я становлюсь тонкокожим? Превращаюсь в современную личность?»