История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [45]
Госпожа Бовари страдает от однообразия и пресности впечатлений, от безнадежной никчемности дел, которые составляли ее жизнь. Сплин Эммы складывается из отвращения, ложных ожиданий и парализующего разочарования. Поняв это, она приходит в отчаяние и сводит счеты с жизнью. Однако это не мужской вариант самоубийства — выстрелом в лоб, как у Вертера, а долгое и уродливое отравление мышьяком.
Судьба Эммы Бовари, как и судьба Вертера, стала для современников моделью, но с прямо противоположным эффектом. Женский сплин сочли опасным и разрушительным. Правда, Бодлер прозорливо увидел в поведении мадам Бовари не женские, а общечеловеческие качества. Он назвал Эмму «причудливым андрогином» с почти мужскими мощной фантазией, предприимчивостью и силой гнева. Действительно, желание бежать от скучной реальности сближает Эмму с представителями сильной половины человечества, двойственный характер, «одновременно расчетливый и мечтательный» превращает ее в соблазнителя, любовь к шику делает ее денди.
В таких воплощениях, как Эмма Бовари, сплин проявляет себя диким чувством и приобретает женское «лицо». Хотя на страницах женской прозы XIX века тяжелая и вязкая экзистенциальная пустота была нередким гостем, это чувство отражало реальную и фигуральную несвободу представительниц высших кругов общества>28.
Важно, однако, не смешивать это чувство с обычной скукой, которая не имеет ничего общего с душевной болью. Воскресная скука, ее еще иногда называют воскресным неврозом, происходит оттого, что выходной день беден событиями, и является разновидностью обычной (а не экзистенциальной) скуки. Художественная литература очень любит описывать, как в буржуазной среде с изящной скукой выполняют необходимые социальные ритуалы в форме визитов, поздравлений и ужинов. Существует целая эстетика скуки. Любая деталь — тиканье часов, завернувшийся угол ковра, пятно соуса на скатерти — может дать толчок к возникновению этого чувства. (Я и по сей день прекрасно помню воскресную скуку родительского дома, мертвую зыбь ничем не заполненных минут, слабую надежду и запах мяса с хреном из кухни.)
Меланхолия и скука, таким образом, родственники, но не близкие. В отличие от меланхолии, имеющей историю и интеллектуальный статус, скука — всего лишь ощущение банальности момента и ситуации. Ее же собственная банальность хорошо видна из длинного списка слов, ассоциирующихся с этим состоянием:
«Апатия, летаргия, тоска, безразличие, вялость, бездеятельность, рутинность, истощение, стагнация, бесплодность, заезженность, тягучесть, замедленность, монотонность, банальность, прозаичность, усталость, печаль, тривиальность, однообразие, повторяемость, сухость, безвкусица, одинаковость, бедность событиями, нудность»>29.
По мнению Вальтера Беньямина, такая скука родилась в новое время под влиянием массовой культуры, массового производства и консюмеризма. В ее основе лежат пресыщение, жирок благополучия и монотонность индустриального общества. И все же что это: сопротивление или пассивное самоустранение? Есть ли в современной скуке элемент мощной саморефлексии, характерной для сплина, или она, напротив, культивирует чувства смирения и безразличия? Беньямин был оптимистичен. Монотонность рождает новые качества. Скука подразумевает ожидание, меланхолия — нет.
Два типа реализации сплина — это одновременно две самых популярных мужских роли в начале XIX века: фланёр, скрывающий скуку за безучастностью, и денди, использующий для этой же цели экстравагантность. Обе роли были характерны для представителей высших кругов, что еще раз подтверждает тезис об элитарности образа меланхолика>30.
Образ фланёра имеет определенные социальные и исторические черты. Это человек, принадлежащий к сливкам общества и имеющий очень много свободного времени. Он живет, не думая о хлебе насущном, дни проводит в наблюдениях за ближними, сидя в открытом кафе с газетой, попивает вино, курит сигару, смотрит на пешеходов, потом встает и идет дальше. Его поведение резко контрастирует с кипучей жизнью буржуазных кофеен, где посетители поглощают бисквиты и марципаны. Процесс потребления не увлекает его, и в то время, когда другие с головой уходят в лихорадочный консюмеризм, фланёр ищет пищу для глаз.
Этот тип распадается на два подтипа. Один — экстраверт европейского склада, самоуверенный и талантливый. Он утоляет скуку наблюдениями над окружающей действительностью, делает это мастерски и сам наслаждается своей проницательностью. Эта поза уже сама по себе способна утишить его меланхолию.
Второй подтип — скандинавский интроверт, неприкаянная душа, разрывающаяся между затворничеством квартиры и кратковременным облегчением от пребывания на улице. Вялая личность с мощной саморефлексией. Наблюдение за чужими жизнями для него — способ скрыть собственную жизненную неприспособленность.
Вальтер Беньямин так описывает европейского фланёра: он превратил городские улицы в свое жилище, столик в кафе стал его письменным столом, а киоск с прессой — домашней библиотекой>31. Его излюбленным местом являются пассажи, соединяющие кварталы магазинов и кафе. В этой среде особую роль играют взгляды, направленные на других людей или на свое отражение в стеклах витрин или зеркальных стенах ресторанов. В этом мире фланёр чувствует себя как дома. Он принимает удобную позу, с независимым, слегка выжидательным видом чуть запрокидывает голову назад, и из этого положения наблюдает картины неумеренного потребления, вещизма и торжества буржуазных условностей.
