История Марго - [48]

– Это не такая уж дурацкая идея, – сказала она, – помочь тебе написать книгу.

Казалось, она тщательно подбирает слова, будто не знает, в каком направлении двигаться.

– Неплохая идея, да? – повторила она.

Я не понимала, к кому она обращается.

– Я бы не хотела, чтобы моя мать узнала об этом, – сказала я.

– Почему?

– Она не поймет.

Брижит кивнула.

– Потому что она захочет быть в центре внимания сама, да?

Уже тогда Брижит проявила способность вытаскивать фразы из моей головы, хотя она умела формулировать их более изощренно и уверенно. Как можно было не поверить женщине, которая облекала мои мысли в слова так, будто они были ее собственными, не осуждая меня, – женщине, которая в кои-то веки встала на мою сторону?

Уходя из их квартиры, я посмотрела на японских богинь у двери и восхитилась их беспечностью. Они отважно демонстрировали свою наготу, не подозревая, что кто-то может осудить их за округлость форм. Я подумала о том, что их кожа, если ее распластать, заняла бы куда больше места, чем наша, и в их огромности было одновременно что-то успокаивающее и ужасающее.

2

В декабре все стало рассыпаться и расползаться, как старые деревянные полы в квартире, которые медленно проседают, или шов на рукаве, который распускается от одной побежавшей нитки.

Все началось с истории, которую мне рассказала Анук. Она услышала ее по радио однажды утром, пока одевалась. Мать с детьми ехала в поезде. Они спасались от войны, и поезд, не останавливаясь, несколько дней мчался через поля. У них не было ни крошки, и дети умирали от голода: они почти не ели со дня отъезда. Наконец поезд остановился где-то в сельской местности. Мать увидела вдалеке очертания деревни. Она поняла это по церкви, возвышавшейся над домами. Она оставила детей в поезде и пошла через поля к деревне. Больше без еды они не протянули бы ни дня, и ей казалось, что другого выхода у нее нет. Тем временем двигатель ожил, и поезд тронулся. Дети высматривали мать в окно. Они умоляли проводника подождать, но тот их не слушал. На следующий день поезд прибыл в пункт назначения – в большой промышленный город. Дети выжили, но матери они больше никогда не видели.

Анук была уверена, что мать умерла в деревне. Она считала, что эта деревня была заброшена и никакой еды там не оказалось. Когда же мать вернулась обратно, поезд уже ушел. А может, ее догнала война и она погибла от шальной пули. Потому что, будь она жива, рано или поздно она нашла бы своих детей. Она бы знала, где их искать, даже если бы на это ушла вся ее жизнь.

Мне, как и Анук, эта история тоже не давала покоя. Мы черпали утешение в этой трагедии и бесконечно обсуждали, как могли развиваться события. Что нашла мать в деревне? Что почувствовали дети, когда поезд тронулся и начал уносить их все дальше от нее? Приходило ли им в голову выпрыгнуть? Я тоже была убеждена, что мать их любила. Она пожертвовала жизнью ради них.

К этому времени я уже выучила дорогу к Брижит и Давиду наизусть. Надо было перейти на двенадцатую линию на станции “Севр – Бабилон”. Я приходила к ним, когда уже темнело, и люди, собравшиеся на открытых верандах кафе под оранжевыми электрическими обогревателями, курили и пили вино из маленьких бокалов.

Прошло всего несколько недель с первой встречи, но наши отношения развивались быстро, и это напоминало мне о том, как мы подружились с Жюльет, – та же взаимная жажда общения, тот же восторг. В те дни, когда мы встречались с Брижит, я заранее продумывала, что надеть, и часто заходила в пекарню за углом, чтобы купить пирог или булочки. Я понимала, что нельзя приходить с пустыми руками к человеку, который оказывает тебе услугу.

Сначала говорить о папе было трудно. Мои мысли лились свободно, но им не хватало упорядоченности. Я утратила способность придерживаться хронологии. Я могла вспоминать о чем-то с середины, а через пятнадцать минут вернуться к началу, сообразив, что для постороннего человека мой рассказ совершенно непонятен. Впрочем, Брижит была терпелива. Она знала, когда надо задавать вопросы, а когда сидеть и слушать, глядя на меня темно-золотистыми глазами. Я знала, что она делает записи, потому что к концу встречи ее блокнот был испещрен убористыми строчками, но во время беседы я никогда не замечала ни движений ее руки, ни листания страниц.

Из-за этих встреч с Брижит я придумывала для Жюльет невнятные отговорки, чтобы проводить с ней меньше времени, или просто говорила, что устала. Она давала мне свободу – наверное, думала, что мне нужно проживать горе в одиночестве. В школе я постоянно чувствовала угрызения совести. Жюльет была так добра ко мне в течение этих недель, ходила вокруг меня на цыпочках, но как я могла объяснить, что никогда еще мой отец не был для меня настолько живым? Что в некотором смысле часы, проведенные с Брижит, возвращали его к жизни и подтверждали его любовь ко мне?

Теперь наше сотрудничество дошло до той точки, где уже невозможно было рассказать об этом Анук, не разозлив ее. Я была слишком увлечена проектом, а кроме того, не хотела делиться им ни с кем, хотя подсознательно наверняка понимала, что в моем решении есть доля риска.