История Марго - [47]

– Марго, он умер от болезни. Откуда тебе было знать про его сердце? Возможно, сейчас ты этого не понимаешь, но он трудился напряженно и очень много. Он выбрал нелегкий путь. Ты читала статьи? То, что говорила мадам Лапьер? Что он спал всего три часа в сутки, а остальное время работал, что он был настоящим трудоголиком?

Я проглотила слезы, чувствуя себя еще хуже.

– Что я могу сделать? Я не писательница. Анук сочинит об этом пьесу. Наверное, уже сочиняет. Она придумает способ увековечить память о нем.

– Я предлагаю тебе не публиковать книгу, а записать все это, пока оно еще свежо. То, как ты себя чувствуешь, все воспоминания о нем, эмоции, которые ты испытываешь прямо сейчас. Твоя мать не способна на такую откровенность. Она расскажет свою историю, но это будет версия для театра.

– Может, я и напишу через несколько лет.

– Надо писать сейчас.

– Какая разница?

Я была опустошена. Я подняла глаза на Брижит и повторила вопрос.

– Потому что в этом возрасте ты совсем иначе чувствуешь мир. Твоя семья, то, что произошло с твоим отцом, – это для тебя все. Ты ведь еще не влюблялась, да? Пока что ты существуешь в замкнутом, тесном и насыщенном переживаниями мире, и любое изменение статус-кво ощущается так, будто у тебя из-под ног выбивают опору. Будто удар под дых. Это видно по твоему лицу. Повзрослев, ты научишься прощать и начнешь воспринимать все эти вещи более отстраненно. Они не будут казаться такими глобальными. Они перестанут быть вопросом жизни и смерти. Сейчас ты хочешь, чтобы все это как можно скорее кончилось. Я тоже проходила через это, закрывала глаза, затыкала уши. Со временем это чувство сделается слабее, и спонтанность твоих реакций тоже. Понимаешь, Франсуаза Саган не смогла бы написать “Здравствуй, грусть” после двадцати. У нее получилась бы другая история с совершенно другим настроением.

Брижит остановилась, чтобы перевести дыхание. Потом заговорила медленнее, будто сдерживая поток льющихся слов.

– Если бы со мной случилась такая история, как с тобой, – сказала она, – я бы записала ее поскорее.

– Но я – не вы.

Мой голос прозвучал слабо. Мне было далеко до ее энтузиазма.

Она кивнула и мягко улыбнулась.

– Конечно.

– Вы же писательница. Это ваша работа.

– Твои воспоминания драгоценны. Я не буду тебя заставлять. Это твоя история. Иногда мне приходит в голову какая-нибудь идея и не дает покоя. Давид говорит, я бываю навязчивой. Я знаю, что часто ставлю людей в неловкое положение.

Она встала и пошла с пустыми тарелками к раковине. Я раздумывала над ее словами. Я запятнала папино имя. Он практически не успел оправиться от скандала. Однажды он сказал: “Все, что у нас есть в жизни, – это доброе имя, наша репутация”. Я прокручивала в голове наш разговор. Слова Брижит приобретали смысл. Они доказывали, что действовать надо срочно. Но я не смогу сделать это в одиночку. Я наблюдала за тем, как она открывает кран и моет губкой одну тарелку за другой, и тут у меня появилась идея.

– А если вы будете моим гострайтером?

Брижит посмотрела на меня с непроницаемым выражением.

– Вижу, я слишком на тебя надавила, – сказала она. – Давай забудем об этом. Я не хотела тебя расстраивать.

На кухне было темно, и ее помада выделялась в полумраке единственным ярким пятном. Мне нравилось, как преображалось ее лицо, когда она улыбалась накрашенными губами. Я решила, что, когда стану старше, буду пользоваться только помадой и больше ничем.

– А если мы напишем книгу вместе? – продолжала я. – Вы же писательница, вы умеете подбирать правильные слова. Сама я с этим не справлюсь. Я могу приходить после школы несколько раз в неделю. Это будет похоже на то, что вы делали с шеф-поваром. Я не смогу вам заплатить, но расскажу все, что помню о папе. Я готова расшифровывать интервью, составлять конспекты книг, ходить за вас в библиотеку.

Она вытерла руки и вернулась к столу. Перед ней лежала бумажная салфетка, она развернула ее и разгладила сгибы. Тут мы услышали, как открылась и с грохотом захлопнулась входная дверь. Брижит улыбнулась.

– Это Давид, – сказала она. – Он всегда сообщает о своем возвращении.

Мы слышали, как он проходит по квартире, со стуком ставит на пол то ли портфель, то ли сумку, включает воду в ванной, и вот наконец в коридоре раздались приближающиеся шаги. Давид остановился на пороге. Он еще не успел снять кожаную куртку. Увидев меня, он явно удивился. Когда он подошел, чтобы поздороваться, я ощутила слабый животный запах от его куртки. Брижит, сидевшая напротив, смотрела на него и ждала, когда он поцелует ее.

Он дотронулся до ее плеча у самой шеи, рядом с воротником рубашки. Потом повесил куртку на ее стул.

– Правда, она красавица, моя жена? – сказал он.

Лицо Брижит приобрело теплый розоватый оттенок.

– Да, – согласилась я.

Во время наших двух последних встреч с Брижит она была одна, но теперь, на этой кухне, они наконец образовали единое целое. Его нежность вызвала у меня неприятное чувство: я надеялась, что они не очень счастливы в браке. И сразу устыдилась собственной жестокости.

– Кажется, я вам помешал, – сказал Давид. – Я вас оставлю.

Он вышел из кухни.

Брижит отпила воды из стакана. Над ее губами заблестела мокрая полоска.