История Марго - [26]

Я ждала письма от Давида. Мы не общались с того дня, как вышла статья. Он написал через неделю, спросил, как я и может ли он чем-нибудь помочь. Не такой реакции он ждал от моего отца.

Моим первым порывом было обвинить его. Я знала, что он не несет ответственности за папины попытки отказаться от нас, но письмо было коротким и формальным и в нем не чувствовалось прежнего тепла, как будто теперь, после публикации, он хотел отстраниться от меня. Чем он мог помочь? Я отправила ему две строчки в ответ, сообщив, что у нас все в порядке. “Моя мать будет очень рада, если вы возьмете у нее интервью, – написала я. – Она любит ваши материалы”.

Я не планировала просить его взять интервью у Анук. Эта идея пришла мне в голову, уже когда я писала ответ, и потом я сочла ее дурацкой. Если Давид встретится с Анук, он может упомянуть обо мне, и она сразу почувствует неладное, потому что я не говорила о нашем с ним знакомстве. Она умела догадываться о связях между людьми, особенно если что-то подозревала. С другой стороны, в последний раз статья о ней появлялась в журнале еще в прошлом году. Я знала, что она будет польщена и немедленно ухватится за это предложение, а когда интервью прочтет папа, он вспомнит о ее актерском таланте. Это была еще одна возможность для нас заявить о себе.

– Нужно взять на себя ответственность за то, кто мы такие, – сказала Анук, словно признавая поражение. – Не думаю, что за этим стоит его жена. Попытки все отрицать вполне в духе твоего отца. Журналистам этот случай не особо интересен, потому что он остался с женой. Самый обычный финал.

Мне казалось, что я разыграла свою единственную карту. Она должна была преобразить мой мир, сменить многолетнее молчание на возможность узаконить наше родство. Но все произошедшее только раскрыло нашу тайну и перевернуло наши жизни.

– Он еще может от нее уйти, – сказала я.

– Ему не хватит смелости.

– Ты уверена?

– Это даже никогда не обсуждалось. – Глаза Анук сверкали. – Я же тебе говорила.

– Когда мы его увидим?

– Не знаю.

Она стала причесываться и показала мне несколько седых волос.

– Они у тебя всегда были, – сказала я.

Она захотела, чтобы я выдернула их пинцетом. Спорить было бесполезно. Встав у нее за спиной, я начала вырывать их один за другим и класть на стол, чтобы показать ей. Она рассматривала маленький клубок волос.

– Я как Мария-Антуанетта, которая якобы полностью поседела в ночь перед казнью, – сказала она.

По крайней мере, склонности драматизировать моя мать не утратила. В этот момент нам полагалось сблизиться, но я никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Кожа у меня зудела от волнения, и я отстранилась от Анук.

Она любила его. Я и так знала, что она любит его, но это стало еще более очевидно в последние дни сентября, когда она стирала его носовые платки и тщательно их отглаживала. Она знала, как для него важно носить чистые, выстиранные вещи. Я давно уже не думала о своих родителях так. Может, они были вместе все эти годы, потому что любили друг друга, а вовсе не из-за меня, и, может, если бы я не родилась, папа ушел бы от жены к Анук.

Я была несчастна. Морщинки вокруг губ Анук обозначились резче, под глазами появились синяки. Я знала, что если дотронусь до них, то почувствую стук крови. Друзья, за исключением Матильды и Тео, злились на нее. Она держала их в неведении все эти годы, утверждая, что мой отец – актер, который бросил ее еще до моего рождения. Они перестали приходить, и в квартире впервые за долгое время стало тихо. Анук отличалась принципиальностью – она была из тех, кто соврет или унесет секрет в могилу, – и поэтому ее друзья доверяли ей самые постыдные тайны. Может быть, именно за это папа и выбрал ее. Впрочем, некоторые из ее друзей любили внимание журналистов, причем неважно, хорош или плох был повод. Они по природе своей обожали сплетни. Едва ли папа заподозрил Анук в том, что она раскрыла их роман, но он мог подумать, что она виновата косвенно.

– Почему он до сих пор не пытался с нами поговорить? – спросила я наконец.

Анук посмотрела на меня так, словно я неспособна это понять.

– Потому что он боится. Он всегда хотел угодить всем и каждому, а теперь упал в глазах всей общественности.

Однажды вечером, вернувшись домой, я обнаружила, что квартира пуста. Вот уже две недели Анук в это время бывала дома, и я не ожидала, что она уйдет. Я обошла все комнаты. Свидетельством того, что папа приходил к нам, служили разве что кое-какая его старая одежда, носовые платки и головка сыра “Конте” в холодильнике.

Я остановилась посреди гостиной, бездумно оглядела мебель и увидела ее новыми глазами. Обтрепавшиеся края дивана, купленный с рук журнальный столик, дешевый стеллаж для книг, отделанный под bois[16]. Папа не покупал нам красивых вещей, и я злилась на него за то, что он не дает нам большего. Я знала, что Анук принципиально отстаивает свою независимость, но теперь, осмотревшись, почувствовала стыд.

Папа хранил в нашем шкафу с зимней одеждой свою виолончель – единственную ценную вещь, которую ему купили родители. Он обожал ее. Виолончель была темной и блестящей, с плавными изгибами. Снизу выглядывал шпиль. Это был тяжелый инструмент.