История Испании - [22]

22. Когда мы внушали Европе трепет

Вот так, значит, и обстояли дела, когда мы глядели поверх шляп всего мира, вернее, весь мир был у нас в шляпе: Испания Карла V, настоящего мужика, одной ногой – в Америке, другой – на Тихом океане, промеж ног – Европа, а перед глазами – Стамбул, то бишь Османская империя, с которой мы без конца бодались в Средиземном море по принципу «получи сегодня, и завтра – тоже». Это она, с ее пиратами и корсарами на севере Африки и ее экспансией на Балканы, была единственной крупной державой, что могла бы помериться с нами силой, – по Ивашке и рубашка. Все остальные молчали себе в тряпочку, в том числе и папа римский, которому мы потихонечку подрезали его канонические права в Италии – да так, что мама не горюй, и у него был на нас тот еще зуб, но и ему не оставалось ничего, кроме как глотать желчь и ждать лучших времен. В ту эпоху, то бишь в эпоху испанской экспансии, когда Империя прирастала Америкой и новыми землями, открытыми в кругосветной экспедиции Магеллана и Элькано, у нас, испанцев, была чудная возможность: вместо того чтобы перегрызать друг другу глотки, брызгая слюной от врожденной ярости, обратить эту ярость вовне, завоевывая то одно, то другое, кое-кого пощипывая и разгуливая по банкетному залу эдакими нуворишами, у которых уже из ушей лезет, типа: «Уж и не знаю, откуда берется / то, что так у него выдается», как позже было спето в одной оперетке, или же в куплете, или где-то еще. Ну и, ясное дело, все в округе ненавидели нас ровно так, как и ожидалось; потому как насчет красоты – не знаю, но вот золота и серебра из Индий, лихости, а также непобедимых и устрашающих войск – тех самых старых добрых терций – у нас хватало, чтобы выдать каждому, что кому причитается, и еще сверху добавить. А кому было что терять, тот торопился закорешиться с этими смуглыми животными – жестокими и наглыми низкоросликами, которые держали за яйца весь мир, воплощая в жизнь то, что позже отлил в бронзе поэт, имени которого не припомню: «И простые пехоты солдаты / с совсем не простыми боями / проносят Испании солнце / с востока и до заката». Вы только вообразите: в одной только Европе нам принадлежал Иберийский полуостров (Португалия находилась в точке замерзания, поскольку Карл V, кроме всего прочего, еще и женился на тамошней принцессе, писаной красавице), Сардиния, Неаполь и Сицилия, это на юге; а на севере – внимание! – Миланское герцогство, Франш-Конте – часть нынешней Франции, – половина Швейцарии, современные Бельгия, Голландия, Германия и Австрия, Польша почти до самого Кракова, Балканы до Хорватии и кусок Чехословакии с Венгрией. Так что прикиньте, какими глазами смотрел на нас весь фан-клуб и насколько горел желанием, чтоб мы в бане за упавшим куском мыла нагнулись. А самым жадным взором смотрел на нас (не считая турок – но ведь и с ними этот козел вступил в союз, лишь бы только нас завалить) не кто иной, как король Франции, эдакий пупсик из серии «хочу и не могу», по имени Франциск I – пошляк, красавчик и щеголь, с морем «кескесеву» и водопадом «кескесеса»[40]. Итак, Франсуа (именно так звали этого индюка по-французски) завидовал нашему императору Карлу черной завистью, что вообще-то легко понять, и здорово ему досаждал по поводу территориального вопроса. Он – с одной стороны, а Италия – с другой. И ровно до тех пор досаждал, пока испанская армия – а это очень условное наименование, потому что в ней всякого народа хватало, – не размазала его в битве при Павии, с той немаловажной подробностью, что этот французишка-король попался роте баскских стрелков, которым и вынужден был сдаться. Только представьте себе этот диалог: «Errenditú barrabillak» («сдавайся, или я тебе яйца оторву» – в несколько вольном переводе: тот бесноватый, что приставил шпагу к горлу короля, был баском из Эрнани), а монарх, сбитый с толку, только глазами хлопает, мучаясь вопросом: «какому же черту я сдаюсь и не ошибся ли войной?» Он, конечно, в конце концов сдался – а куда тут денешься, – и пленника доставили в Мадрид, посадили в башню Луханес, в аккурат возле того дома, где сегодня проживает Хавьер Мариас. Но самый счастливый билет, в полном смысле этого слова, вытянул (и это тоже случилось в Италии) папа – тогдашнего папу звали Климентом VII, и с точки зрения психологии краткая его характеристика такова: большой сукин сын с музыкальным талантом и окнами, выходящими на площадь Святого Петра, предатель и скупердяй, склонный якшаться с Францией и соваться в любой заговор при условии, что этот заговор – против Испании. Но и у него не задалось, потому как в 1527 году, по тем причинам, детали которых вы легко найдете в трудах по истории или же в поисковике «Гугл» – ищите разграбление Рима, – имперские войска (шесть тысяч таких испанцев, что любо-дорого посмотреть, десять тысяч немцев, под завязку залитых пивом и тянущих носок, как на параде, две тысячи фламандцев и еще столько же итальянцев, звонящих мамочке по телефону) штурмом взяли стены Рима, отправив на тот свет сорок тысяч человек, даже не запылившись, после чего разграбили город, чем занимались несколько месяцев подряд. И не повесили папу на фонаре только потому, что наместник Христа на земле, подобрав полы сутаны, успел сбежать и укрыться в замке Святого Ангела. Что, откровенно говоря, не лишено остроты. Есть тут некий пунктик.