История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц - [79]

По-видимому, при князе Владимире социальная практика русских былин уже стала меняться, и по этой причине воинственность населения Киевской Руси резко пошла на убыль. Право на брак теперь давала церковь, он стал моногамным (по крайней мере, официально[656]), многоженство начало исчезать. Богатыри из насущной необходимости вскоре стали атавизмом уходившей эпохи.

Условия, породившие их, исчезли на большей части территории русских княжеств примерно к концу тринадцатого века с укреплением позиций христианства на Руси. Вместе с тем, там, где условия позволяли, походы за богатством и славой по-прежнему продолжались.

Так, например, Васька Буслаев идет в поход уже не за женой, а за «Спасением» со своей дружиной. Целью Васьки Буслаева является поход в Святую землю как престижное событие.

Возникает вопрос, почему богатырь игнорирует женитьбу как обряд, позволяющий повысить социальный статус? «Старому» (Илье Муромцу) жена в принципе не нужна:

Под старость жениться — чужа корысть.

— Да на что мне, старому, женату быть. —

Не владеть мне, старому, молодой женой,

Не кормить мне, старому, малых детей..[657]

Социальный статус «Старого» давал, кроме всего прочего, еще и определенную власть. Так, «Старой» Илья Муромец возглавляет богатырей на заставе богатырской, в поучении митрополита Иллариона примерно такое же значение имеет упоминание «Стараго Игоря» (главы княжеского рода), поскольку вместе с ним говорится о его сыне — славном Святославе и внуке — Владимире.

По всей видимости, приблизительно такое же значение и власть имели и так называемые «старцы градские», сведения о которых остались в «Сказании о Белгородском киселе». Все это уже отмечено исследователями,[658] и неоднократно, однако в эпических материалах можно проследить некоторые нюансы восприятия подобного статуса: возможно, понятие «старой», связано с наличием взрослых «детей» и внуков, но не младенцев и несовершеннолетних — возраст способности к деторождению мог оказаться несовместимым с получением статуса «старца».

И жил-то Буславьюшко сто годов,

И жил-то Буславьюшко не старелся,

И теперь-то Буславьюшко преставился.

Оставалось у Буславья чадо милое,

И премладые Вася Буславьевич.[659]

Эпическая трактовка несколько отличается в данном случае общепринятой, поскольку при наличии ребенка в «премладом» возрасте отец не может считаться «старым» даже если ему уже 100 лет.

Ответ на поставленный вопрос можно найти в изменении социальной практики, заменившей в общественном сознании приоритет «спасения рода» (женитьбу, поход за женой — «старец» в данном случае — человек, полностью выполнивший свою функцию продолжателя рода) на приоритет «спасения души» (поход в святую землю).

Смысл такого похода «в Святую Землю» в том, что возраст на Руси всегда был понятием относительным, социальным, человек «рос в глазах общества», и получить социальный статус «старого» можно было несколькими путями — по достижении определенного реального возраста (когда все дети уже выросли), либо иным способом — «спасая» свою душу (это можно сравнить с церковным термином «старец»), сама «старость», судя по всему, ассоциировалась с близостью к богу. Поэтому отнюдь не случайно появление в былине фразы о том, что:

С молоду бито много — граблено,

Под старость надо душа спасти.[660]

Данное обстоятельство показывает, что за «новгородский» период создания былин общественная жизнь сильно изменилась и языческие ее составляющие отошли на второй план. Если ранее преимущество отдавалось прежним, еще дохристианским ценностям, то теперь вера поставлена во главу угла.

Приоритеты в повседневной жизни не изменились, но, по-видимому, значение «Спасения» в качестве престижного обряда отодвинуло на второй план судьбоносность престижного похода за невестой. Васька Буслаев фактически «перепрыгивает» через статус «молодого женатого», сразу добиваясь наиболее уважаемого в патриархальном обществе статуса «Старого» благодаря посещению Святой Земли.

Поход за невестой и брак как ступень социальной лестницы теперь стал лишним, поскольку наличие несовершеннолетних детей автоматически лишило бы его социального статуса человека, спасшего (свою) душу, то есть, «старца». В этой связи необходимо учитывать, что основное значение термина «спасение» заключается в пострижении и уходе героя в монастырь, что можно сравнить с былиной о Даниле Игнатьевиче — для сохранения за собой статуса «старого», после рождения ребенка он был вынужден уйти в монастырь:

Бласлови Данилу в монастырь итти,

Как постричься во старци во чорные,

Поскомидиться во книги спасеныя,

По старости Данилы бы душа спасти.[661]

Кроме «Спасения», как престижного обряда, паломничество, по всей вероятности, имело еще один подтекст, возможно, связанный с особенностями социальной стратификации — человек, проявлявший черты нехристианского поведения (разбой и пр.), должен был доказать свою сопричастность к христианству, показать знание обрядов и уважение к общепризнанным святыням. В противном случае он рисковал, как минимум, получить презрительную кличку «смерд» (погань) в значении «язычник» или быть тайно убитым как человек, поставленный «вне закона».