История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц - [77]

Написал ерлык скоропищетой

А о добром деле — о сватонье

К славному городу Чернигову,

К Дмитрею, гостю богатому.

Написал он ерлык скоропищетой,

А Владимер-князь ему руку приложил:

«А не ты, Иван, поедешь свататься,

Сватаюсь я-де, Владимер-князь…[632]

В данном сюжете весь смысл поездки богатыря Ивана Годиновича за невестой в том, что официально сватается не он, а Владимир-Князь. Таким образом, изначально смысл Корсунского похода может оказаться сведенным к сватовству Ждьберна, а не князя Владимира. В тех случаях, когда богатырь воспринимался как «холоп», «робичич», шансов на непосредственное сватовство к сколь-нибудь знатной (свободной) по происхождению женщине у него практически не оставалось: «за Иваном (богатырем) жить — холопкой слыть». По сообщению Ал-Бекри,

«Свадебный подарок у славян весьма значителен и обычаи их на этот счет подобны обычаям Берберов. И когда родится у кого-либо две дочери или три, то они становятся причиной его обогащения; ежели же родятся двое сыновей, то они причина его обеднения».[633]

В условиях почти повсеместной «покупки» жены князь, по всей видимости, служил неким посредником: приобретая невесту якобы «для себя», он отдавал ее замуж за своего богатыря. Однако это не отменяло его брак с невестой как формальность при заключении сделки.[634]

Вероятно, это простое совпадение, но количество «наложниц» князя Владимира, упоминаемых в Повести временных лет (800), примерно соответствует количеству отроков в постоянной дружине Киевского князя: «Святополк отвечал: «У меня 800 отроков, довольно будет: могут стать противу половцев»…».[635] Эта же цифра упоминается в ПВЛ еще в одном месте: «Тем временем выдал Ярослав сестру свою за Казимира (короля польского), и Казимир отдал (Ярославу) вместо свадебного выкупа 800 русских пленных, взятых еще Болеславом, когда он победил Ярослава».[636] Возможно, это совпадение, либо некая, обычно употребляемая в таких случаях цифра, но скорее всего, это не просто пленные, а заложники, данные Болеславу Киевлянами для его «бегства»,[637] то есть фактически киевская знать, прежняя «дружина».

Подобные отношения зафиксированы, в частности, у пруссов:

«… никто из них в дальнейшем не будет продавать свою дочь кому-либо (желающему соединиться с ней браком), и … никто не будет покупать жену ни сыну своему, ни себе … новообращенные дали обещание, что никто из них … не возьмет … в жены … жену брата…».[638]

Их социальная практика, по всей видимости, была аналогична общеславянской — Владимир I, в частности, наследовал невесту и жену Ярополка.

Своеобразное «право первой ночи», судя по всему, было неизбежным следствием брака «не для себя» с передачей младшей жены как имущества в собственность другому лицу за деньги либо за службу. Возможно, церковный взгляд на чрезмерное женолюбие Владимира является следствием непонимания или незнания особенностей языческой социальной практики: «И бъ несыть блуда, приводя к собъ мужъски жены и дъвицъ растьляя»,[639] то есть, вероятно, он возвращал себе отданное имущество в случае ненадлежащего исполнения службы (бояр — «мужей») и готовил «награды» для отличившихся дружинников («отроков», становившихся «мужами»). В эпосе это можно проследить на примере сюжетов о Добрыне и Алеше, о Даниле Ловчанине, о Ставре и т. д., не сумевших адекватно показать свою «службу» князю и похваставших женами вместо воинского труда.[640]

Таким образом, даже учитывая некоторое сходство, свести только к Корсунской легенде или к житию Владимира Святого былину о Глебе Володьевиче невозможно, тем более что в сюжете нет даже намека на сватовство со стороны князя Глеба. Наоборот, это скорее самопросватывание девушки, поскольку свои действия по отношению к корабельщикам Маринка Кайдаровна пытается представить как способ познакомиться с выгодным женихом:

Я топерече отсыплю от ворот да пески, камешки,

А сама-то я, красна́ деви́ця, за тобя заму́ж иду.[641]

Однако «чрезмерное женолюбие» князя Владимира I можно сравнить с тем посланием, которое получила от Древлян княгиня Ольга: «Князья наши распасли землю нашу». Налицо особенность социальной роли князя — он является главой рода, сакральная сила которого зависит от плодородия во всех его видах и связывается напрямую с плодородием земли. Именно по этой причине крестьянин — богатырь Микула Селянинович («которого Земля любит») всегда превосходит князя — богатыря Вольгу.

Это, вероятно, указывает на их положение в социуме. Богатыри фактически не имеют права на брак (без одобрения его князем), так как в противном случае их социальный статус резко изменится и они смогут перейти к мирной жизни, труд в которой слабо совместим с богатырским. Если выразиться точнее, воинский труд женатого богатыря это уже, по всей вероятности, труд боярский.[642]

Косвенно на это указывает дружинная терминология: воины младшей дружины — «отроки» (статус до женитьбы), воины старшей дружины — «нарочитые мужи», «бояре», название цитадели, в которой обычно находилась дружина — «детинец». Бояре имели собственные дворы[643] и вотчины.[644] Даже наименование младшей дружины — «отроки» говорит об их переходном социальном статусе. По всей видимости, понятие «отрок» в обществе того времени было промежуточным для обозначения переходного состояния от статуса бесправного младшего в семье (которого могли продать — хлопца, паробка, «холопа») и до равноправного члена общины «людина», «мужа».