История Гражданской войны в США. 1861–1865 - [31]
Уильям Т. Шерман, помимо своей дивизии осуществлявший общее командование еще тремя[254] у Питтсбург-Лэндинг, оказался еще беспечнее Гранта, хотя события развертывались в непосредственной от него близости. Он не получил распоряжения окапываться, а ведь Халлек дал указание Гранту укрепить позиции. Хотя «польза от быстро вырытых траншей на поле боя еще не была оценена»,[255] примечательно, что столь находчивые генералы, как Грант и Шерман, имея перед собой армию противника, численность которой оценивалась от 60 до 80 тысяч человек[256] и располагавшуюся, по их собственным предположениям, не более чем в 23 милях, не дали своим солдатам команды взяться за кирки и лопаты. «В поздний период войны, – писал Шерман, – мы бы сделали такую позицию неприступной за одну ночь».[257]
Шерман, «неугомонный, пылкий, предприимчивый»,[258] мог почувствовать близость противника. Днем в пятницу 4 апреля он провел разведку и захватил десять пленных. Они сказали, что являются авангардом подходящей армии под командованием Борегара, которая планирует наступление на позиции северян; один, смертельно раненный, сказал полковнику Огайского полка, что армия насчитывает 50 000 человек и перейдет в наступление в ближайшие двенадцать часов. Об этом немедленно проинформировали Шермана. Пикеты Огайского полка обратили внимание своего капитана на «кроликов и белок, которые бегут через линию фронта»; они видели перед собой много кавалерии и крупные пехотные соединения. Об этих и других фактах было доложено Шерману, который, упорно держась своего видения ситуации, отказывался рассматривать их как что-то большее, чем желание провести разведку боем. Борегар не будет наступать, говорил он. Я хорошо знаю его склад мышления. Он никогда не оставит свою базу снабжения, чтобы напасть на армию северян на их собственной базе.[259] А в субботу 5 апреля он написал Гранту: «Противник держит кавалерию перед нашим фронтом. Думаю, у него еще два пехотных полка и артиллерийская батарея примерно в двух милях от нас». «Противник дерзок, но вчера за это хорошо получил и пока не будет беспокоить наши пикеты… Я не ожидаю ничего подобного наступлению на наши позиции».[260] В этот момент один корпус армии конфедератов «разворачивался в боевой порядок не далее чем в двух милях от его лагеря, а три других корпуса располагались на дистанции поддержки».[261]
Если бы армией командовал Борегар,[262] предположения Шермана были бы более-менее верными. Он согласился повести наступление на войска северян, но оказалось, что в субботу его начать невозможно. Опасаясь, что перестрелка, произошедшая днем ранее, барабанный бой и звуки сигнальных труб стали достаточным предупреждением для противника, чтобы тот зарылся в траншеях «по самые глаза» и подготовился отразить наступление, он посоветовал отвести армию конфедератов обратно к Коринфу. Двое командующих корпусами не согласились с ним, а Джонстон подвел итог обсуждению следующими словами: «Мы атакуем завтра на рассвете. Я дам бой, пусть их хоть миллион там».[263] Даже если бы Шерман знал, что командует Джонстон, он, как и Грант, не смог бы представить, какая отчаянная энергия тем движет.
Один инцидент показывает близость расположения армий. Услышав барабаны, подающие сигнал вечерней зари, Борегар распорядился исполнять сигналы потише. Разобравшись, что к чему, офицер его штаба доложил, что барабанный бой доносится из неприятельского лагеря.[264]
После проливного дождя в пятницу и субботней сильной ночной бури на безоблачном воскресном небе засияло солнце. (От автора к автору неизменно кочуют слова: «Солнце Аустерлица».) В бодрящей утренней атмосфере Джонстон, не скрывая торжества, говорил: «Вечером мы будем поить коней из Теннесси».[265] Лучше информированный, чем Грант и Шерман, он знал точную диспозицию армии северян и планировал атаковать их левый фланг, отрезать путь отступления к реке Теннесси и вынудить сдаться. В 5 часов 14 минут утра, за чашкой кофе, он услышал первый пушечный выстрел – прелюдию к энергичному наступлению, которое застало врасплох Гранта, Шермана и почти всех их офицеров и рядовых. Один майор Огайского полка еще был в постели; денщики и повара готовили завтраки; по крайней мере один маркитант открывал свою лавочку; «часовые совершали обход, сторожевые и нестроевые наряды направлялись на свои посты».[266] Внезапно обычный порядок дня сменился суетой и смятением. Между семью и восемью утра лагерь Шестой дивизии был взят. «Неожиданность была полнейшей, – записал адъютант Джонстона. – Знамена, оружие, склады и боеприпасы брошены. На столах – солдатские завтраки, в палатках – офицерский багаж и одежда».[267]
«Примерно в 8 утра, – писал Шерман в рапорте 10 апреля, – я увидел блеск штыков огромной массы пехоты на нашем левом фланге и первоначально испытал удовольствие оттого, что противник перешел в решительное наступление на весь наш лагерь».
