История философии. Средние века - [61]

Очевидно, что Крескас смотрит на понятие сферы как логически более значимое в сравнении с понятием тела, как на необъятное «вместилище», и это понимание сферы сходно с тем, какое излагает Платон в своем диалоге «Тимей». И если пространство бесконечно, то таково и время. В доводах против Аристотеля Крескас доказывает, что время не должно определяться относительно движения тел, так как оно не зависит от перемещения. Против Герсонида он утверждает: ни в коем случае нельзя считать, что у времени нет начала. Утверждение, что время бесконечно, не может быть истинным, ибо в таком случае сегодняшний день никогда не наступит. Ведь сказать, что время бесконечно, – это значит просто сказать, что любой произвольно взятый временной промежуток предваряется другим промежутком, и так далее до бесконечности. А ведь между произвольно взятой временной точкой и сегодняшним днем имеется ограниченное расстояние.

Все это напоминает игры, где философы критикуют друг друга на чисто философских основаниях. Так оно и есть, если рассматривать отдельно критику Крескасом аристотелевской физики. Ведь в его намерения входит показать слабость доказательств Аристотеля, обосновывающего существование неподвижного перводвигателя. И он пытается сделать это, аргументируя тем, что если время бесконечно, существуют причинные ряды, не имеющие начала[172]. Очевидно, что подлинной причиной, вследствие которой Крескас не принимает доказательства Аристотеля, является то, что последнее, по его мнению, заключается только в полагании причины «движения», или становления, и что такое представление о Боге не согласуется с библейским представлением. Поэтому он принимает доказательство от «возможного» существования к существованию абсолютно необходимого существа[173] и делает это так, как это доказательство представляет Бога в качестве исходной действительности, из которой берет начало все остальное.

Что касается вопроса, создан ли мир, то Крескас считает это вопросом второстепенной важности. При условии, что Бог признается творцом, производящим источником всех других существ, не будет большим преувеличением предположить, что божественная добродетель вечно проявляется в сотворенном мире. Вполне вероятно, что Маймонид думал, что если творение являлось выражением божественной воли, то мир должен был бы иметь временное начало. Однако такой вывод не следует из данной предпосылки, так как божественная воля в состоянии явить творение из вечности. Однако поскольку Тора учит, что мир в действительности имел начало во времени, то данное учение должно быть принято.

Крескас настаивает на том, что сущность Бога немыслима, а мыслима, как твердо считал Аристотель, добродетель. Бог – это абсолютная добродетель, и в качестве таковой он знает и любит каждого из нас. Цель человека или итог человеческой жизни состоит не в философском постижении Бога, как это представлял себе Аристотель, а в любви. А любовь проявляется в послушании закону. И послушание божественной воле не ограничивается, как в философии, кругом избранных. С другой стороны, хотя Крескас вполне согласен с аристотелевской концепцией души как формы для тела, он пытается совместить это представление с представлением о душе как духовной и бессмертной, когда не только разум продолжает свое существование после смерти. Любовь к Богу, цель и итог человеческой жизни не ограничиваются этой жизнью.

Настаивая на том, что божественная сущность является добродетельной и в то же время непостижимой и что достижение высочайшего человеческого совершенства доступно не только интеллектуальной элите, Крескас отвергает учение Аристотеля и обращается к религиозной традиции. Однако, переходя к обсуждению проблемы человеческой свободы, он делает уступку аристотелианству Авиценны[174]. Если рассматривать человеческую волю саму по себе, то мы будем должны охарактеризовать ее как свободную, в том смысле, что выбор совершается здесь самим человеком. Если меня принуждают совершить какое-либо действие, то решение исполнить требование не является моим. Если мы попытаемся вдуматься в подобную ситуацию, то должны будем признать, что никакого иного выбора не могло бы произойти. Крескас отвергает теорию Герсонида, в соответствии с которой божественное всеведение является ограниченным. В действительности Бог знает заранее, как человек будет действовать в любой обусловленной обстоятельствами ситуации. И это является той обусловленностью, в соответствии с которой человек будет поступать. Если же возразить, сказав, что в таком случае наказание, ожидающееся после смерти за неправедные дела, совершенные в этой жизни, является несправедливым, то в ответ следует заметить, что и сунувший свою руку в огонь человек получит ожог.

Поскольку интересы Крескаса в первую очередь были связаны религиозным миросозерцанием и Библией, вряд ли можно было бы ожидать от него внимания к логике ради самой логики. Тем не менее, с логическими затруднениями сталкивался он сам в своей собственной мысли. Так, например, не соглашаясь с Аверроэсом, он доказывает, что сущность и существование у творений не могут быть тождественными. Отождествление двух этих категорий привело бы к тому, что любые доказательства, обосновывающие существование конечной вещи или субстанции, оказались бы тавтологией. Однако совершенно ясно, что это не так. Не соглашаясь ни с аль-Фараби, ни с Авиценной и Маймонидом, Крескас доказывает, что существование творений нельзя рассматривать как случайное. Если бы определенность творений была случайностью, то любая вещь, скажем человек, вероятнее всего, появился бы на свет благодаря одной из этих случайностей, что нелепо, так как субстанция логически первична по отношению к тем или иным случайностям или модификациям. Существование, утверждает Крескас, является предпосылкой сущности. Что именно подразумевается под этим, не совсем ясно. Скорее всего, мы можем интерпретировать сказанное Крескасом в том смысле, что ничто не может иметь характерных признаков, пока оно не существует. Иначе он утверждал бы, что существование не есть предикат.