История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [69]

Кульман и Скиадан продолжали следовать в отношении взгляда на московскую эпидемию мнению Риндера. Основное приводимое ими доказательство против чумного характера болезни – это ее недостаточная заразительность. Ведь ранее того Риндер также писал: «Зараза есть наискорейшая округ себя хватающая болезнь».

«Особые мнения» Кульмана и Скиадана получили широкую огласку в Москве, и многие, включая и высшую администрацию, перестали «верить в чуму», вследствие чего либо совсем не выполняли, либо выполняли крайне небрежно постановления о предосторожностях.

Самойлович в дальнейшем с негодованием отмечал, что несогласия среди врачей побудили в народе мысль, будто чума не может существовать в России, а особенно в Москве, по причине сильных холодов. Это утверждали врачи-иноземцы, которые «не знают ни наших законов, ни даже нашего языка, хотя и живут в нашей стране подолгу – некоторые больше 50 лет».

Однако врачебные разногласия, вызвавшие известный скептицизм в отношении необходимости противочумных мероприятий, все же не могли приостановить их, тем более что весной 1771 г. эпидемия продолжала нарастать^[260].

В апреле Москва была разделена на 14 частей и во главе каждой поставлен частный «смотритель» из числа членов разных коллегий и канцелярий. При смотрителях состояли врачи. Например, по «первому расписанию» от 4 апреля во главе первой части смотрителем назначен был чиновник Казаков, а во второй – чиновник Пушкин, а при этих двух частях «состоял» доктор и профессор московского университета Семен Зыбелин, который имел в своем распоряжении штаб-лекаря Фриза и отставного лекаря Бернике.

Для борьбы с эпидемией были мобилизованы все московские врачи, «как в службе стоящие, так и уволенные».

Обязанности частных смотрителей сводились к выявлению остро заболевших и скоропостижно умерших. Они объявили всем жителям, «чтобы каждый из них от своего дому о заболевших вновь людях… того ж часа на съезжем дворе давал знать, разумея о таких, кои вдруг и чрезвычайно строго и опасно занемогут, равномерно и скоропостижно умерших».

Узнав о таком больном или умершем, частный смотритель вместе с врачом должны были немедленно направиться для осмотра больного или умершего. Если больной оказывался подозрительным в отношении чумы, то об этом надо было немедленно сообщить Еропкину, который и направлял для установления окончательного диагноза доктора той части, где больной был обнаружен, а также доктора Ягельского и штаб-лекаря Граве. Когда такой консилиум диагностировал «моровую язву», больного немедленно на полицейской подводе направляли в Угрешскую больницу со всей одеждой и не оставляя ничего, «что у него в употреблении было». На обязанности частного смотрителя лежало также проведение дальнейших мероприятий: изоляция в «особых покоях» всех жильцов, проживавших в одном доме с больным, и оцепление дома полицейским караулом.

Помещение, где находился больной, дезинфицировалось окуриванием можжевельником «во все время выдерживания карантена».

Если же у внезапно заболевшего «еще наружные знаки прилипчивой болезни не усмотрятся», то частный смотритель обязан был такого больного, не вывозя пока в больницу, изолировать в особом помещении и на третий день «учинить еще вторичный осмотр». При обнаружении «по тому осмотру на больном знаков прилипчивой болезни» с ним поступали «по точной силе первой статьи», т. е. вывозили в Угрешский монастырь и т. д.

В круг обязанностей частных смотрителей входила также ежедневная подача сведений о количестве заболевших и умерших, причем получать эти данные частные смотрители должны были от полицейских чинов.

Это было неслыханным новшеством, «поелику до сего времени никогда не было об умирающих в городе записок и сведений». Полученные таким путем статистические сводки показали совершенно неожиданно весьма умеренную смертность в городе: во всем городе за сутки умирало от 25 до 47 человек, а за месяц (апрель) 665; кроме того, в «опасной больнице» (Угрешском монастыре) и в карантинных домах умерло 79, следовательно, всего за месяц погибло 744 человека.

Но полученные цифры смертности по Москве имели мало общего с действительностью. «Частные полицейские капитаны» при ежедневных своих отчетах руководствовались лишь данными подведомственных им полицейских частей, а туда просачивались лишь скудные сведения, установленные либо на основании случайных находок трупов «скоропостижно» умерших, либо на основании показаний домовладельцев, которые часто скрывали как больных, так и умерших, так как боялись госпитализации и помещения на карантин, и связанного с ними сожжения вещей и разорения домов. К концу мая в Симоновском и Даниловском монастырях, где были тоже устроены чумные больницы, «заразительная болезнь стало было большею частью прекращаться». Новых больных не поступало, но в городе не переставали находить трупы умерших от «опасной болезни». За май в городе зарегистрировано 795 умерших в городе и в карантинных домах 56, итого 851, т. е. больше, чем в апреле. Тем не менее «отсутствие новых заболеваний» и данные о сравнительно небольшом количестве умерших утвердили московскую администрацию в ее казенном оптимизме. Она поспешила сообщить в Петербург, что «в Москве все благополучно», «совершенно безопасно» и что «прилипчивые болезни более не оказываются».