История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [68]

6) московскому архиерею вменялось в обязанность поручить чтение по церквам составленных синодом молитв, а также манифеста о прилипчивой болезни и «приложенные от сената пункты, какие брать осторожности».

Чтению молитв Государственный совет, однако, придавал не столько религиозное, сколько санитарно-просветительное значение: «Дабы народ через то наивяще остерегался от опасности». Такое же распоряжение было отдано по Владимирской, Переяславской, Тверской и Крутицкой епархиям;

7) для предотвращения заноса эпидемии в Петербург, велено было устроить «хотя недельный карантин в 100 верстах от города, на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах. На большой дороге из Петербурга в Москву решено было устроить заставы в Чудове, Бронницах и Твери, по Смоленской и Тихвинской дорогам.

Командирами застав были назначены гвардейские офицеры, в распоряжение которых было послано «надлежащее число медицинских чинов с медикаментами».

Все находившиеся в Петербурге воинские части, кроме двух гвардейских полков, приказано было вывезти в лагеря «не в близком и не в дальнем расстоянии от города». Государственный совет «рассуждал и за полезное признал» назначить в Петербурге «такую особу, которая бы в состоянии была… своею рассудительностью» принять необходимые меры для убережения города от чумы.

Относительно Москвы предложено было Салтыкову соблюдать все изложенные в «пунктах» меры предосторожности. Помощником и заместителем Салтыкова по борьбе с эпидемией назначен генерал-поручик Ч. Е. Еропкин, которому приказано «иметь особливое наблюдение во исполнение всех даваемых предписаний, касательных до предмета здоровья, прибавляя к тому и вящие предосторожности».

На заседание Государственного совета 28 марта «впущены были»: Доктор Орреус, который сообщил, что он «по долгу и званию своему» считает свирепствующую в Москве болезнь заразительною и что больных он сам «осторожностию осматривал», и московский губернатор (помощник Салтыкова), заявивший, что «тамошние медики между собою не согласны».

Таким образом, Государственный совет во главе с Екатериной II, с одной стороны, разработал «пункты» для борьбы с эпидемией, с другой же стороны, все еще, по-видимому, сомневался в том, что это была чума. Екатерина упорно отказывалась признать московскую чуму^[259].

Как уже говорилось выше, в Москве для борьбы с чумой был учрежден совет докторов, функционировавший вплоть до организации в октябре 1771 г «Комиссии для предохранения и врачевания от моровой заразительной болезни». Совет был составлен только из докторов, лекари в него не входили. Из докторов постоянными членами были: Эразмус, исполнявший за болезнью Риндера обязанности штадт-физика, Шафонский, Ягельский, Вениаминов, Зыбелин, Скиадан, Аш, Кульман, Погорецкий и Ладо.

На первом же своем заседании совет наметил ряд противочумных мероприятий. «Отставной лекарь» Марграф был назначен для лечения вывезенных с Суконного двора больных и для наблюдения за содержавшимися в карантинных «предохранительных дворах» здоровыми работниками этой же фабрики.

Ко всем частям города были прикреплены врачи для наблюдения, «не оказывается ли та самая… болезнь и между жителями города».

Совет докторов потребовал от мануфактур-коллегии сведения о количестве работников Суконного двора, вывезенных из города и еще оставшихся в нем. Оказалось, что вывезено 730, а 1770 человек еще находились в разных частях города и имели сообщение с фабрикой. Поэтому особым отношением в сенат совет потребовал, чтобы все работники этой фабрики были вывезены из города и содержали бы «полный карантин».

Одновременно советом было выработано «Наставление, каким образом больные и мертвые должны быть осматриваемы».

А между тем количество заболевших все нарастало. В Угрешский монастырь ежедневно поступало около 10 человек, «которые все заразительною болезнию одержимы были».

26 марта Салтыков потребовал от совета докторов безотлагательно «назвать точным именем оказавшуюся на Большом суконном дворе болезнь». В ответ на это было послано «решительное докторов мнение», что совет «инако оной не называет, как моровою язвою». Однако два члена совета Кульман и Скиадан отказались дать свои подписи и заявили свои «особые мнения».

Кульман подал даже два отдельных мнения. В первом 26 марта он писал: «Хотя… и не отрицаюсь, что оказавшаяся на суконной фабрике болезнь есть моровая язва, но как я многократно в моей практике гнилые и прилипчивые горячки видел…, то признаться должен, что, когда меня в собрании медиков под совестию моею спросили, я еще по сие время не могу увериться, чтобы сия болезнь настоящая была моровая язва, тем паче, что я никогда о моровой язве никаких опытов не имел».

Во втором своем мнении, адресованном совету докторов 31 марта. Кульман подробнее изложил свою точку зрения. Он считал болезнь на фабрике «гнилой прилипчивой особливого рода горячкой, которая с моровою язвою очень и почти во всем, выключая прилипчивость моровой язвы, сходствует».

«Мнение» доктора Скиадана было аналогично заявлениям Кульмана. Скиадан также признавал, что болезнь «есть горячка гноющая. прилипчивая и заразительная… Хотя я и в практике оныя болезни, называемая „моровая язва”, не видывал и не трактовал только по одним описаниям авторов медицины, почему совершенно именовать ее язвою моровою действительной по совести моей не могу». Тем не менее Скиадан считал необходимым принятие всех рекомендуемых советом мер предосторожности, «дабы не могла оная болезнь впредь усилиться».