История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [67]

.

Салтыков направил в Петербург «реляцию об оказавшейся в Москве на Суконном дворе, прилипчивой болезни». «Реляция» эта обсуждалась в Государственном совете лишь 21 марта (в Петербурге, как видно, не очень торопились), причем «в Совете рассуждали одни, чтоб по старости Салтыкова поручить охранение Москвы от заразы кому-либо другому…, а другие, что сие предосудительно будет помянутому там командиру, но что лучше употребить к тому под его повелениями тамошнего полицмейстера с несколькими советниками, как бы о сем единственно имели попечение»^[256].

Решение совета московских врачей было безотлагательно проведено в жизнь, хотя и не совсем так, как рекомендовалось. Суконный двор был закрыт, здоровые работники его размещены: одна часть – в пустой фабрике купца Ситникова «что близ Мещанской», другая – в пустой же фабрике Балашова «за Яузою рекою, близ Таганки». Следовательно, вопреки постановлению совета, здоровые рабочие были размещены хотя и на далеких окраинах, но все же в черте самого города. Больные же были вывезены за пределы Москвы, в Угрешский монастырь. К здоровым рабочим и к больным прикреплены были врачи, «кои снабжены были довольным наставлением» и которым было предписано всех вновь заболевших фабричных направлять в Угрешский монастырь.

Но перечисленные и принятые предупредительные мероприятия уже запоздали, так как многие из рабочих Суконного двора бежали из бараков в город уже после первого осмотра фабрики доктором Ягель ским. Кроме того, закрыв фабрику, забыли окружить ее караулом, так что все там проживавшие свободно общались с городом. Наконец, многие из рабочих всегда жили в городе и поэтому ушли от наблюдения.

Количество больных в городе постепенно нарастало: «язва уже ныне стала до прочих обывателей касаться». 16 марта на Пречистенке было найдено «мертвое купца одного тело», и на нем обнаружены «моровой язвы знаки» – карбункулы и петехии. Купец жил вместе с рабочим фабрики «в одном покое», рабочий умер от чумы, вслед за ним погиб и купец. Вскоре после этого скоропостижно «на съезжем дворе» умер десятский фабрики, который «фабричных из фабрики в карантины выводил».

Ягельский потребовал от полиции вывезти из города всех фабричных «как своими, так и чужими дворами живущих… дабы целому городу от них не произошел вред».

Салтыков, все еще не доверяя диагнозу московских врачей, обратился с просьбой к приехавшему из действующей армии и поэтому хорошо знакомому с настоящей чумой доктору Орреусу осмотреть больных на суконном дворе и дать свое заключение. Орреус 19 марта написал следующее свидетельство: «По приказу… г-на генерал-фельдмаршала П. С. Салтыкова я, нижеподписавшийся, в доме фабриканта Балашова осматривая находившихся там Большого суконного двора фабричных работных людей, коих там найдено мною 3 человека, двое живущих и одна малолетняя девочка… по свидетельству моему оказалась заразительная болезнь, действительные знаки моровой язвы, бубоны, и карбункулы, и черные пятна». Подписано: «Едущий из Ясс доктор Густав Орреус»^[257].

Находившиеся в то время в Москве, департаменты сената объявили московским жителям о необходимости уведомлять полицию о каждом «занемогающем и умирающем» человеке, чтобы иметь точные сведения о количестве больных. Для уточнения диагностики («для точного уверения о числе случающихся больных») при полиции, кроме Ягельского, было определено несколько докторов и лекарей.

Сенат распорядился также, чтобы все находившиеся в Москве доктора «имели между собою частые советы» о ходе эпидемии и о необходимых профилактических мероприятиях, сообщая об этом сенату «по знанию и долгу своему».

После опубликования этих распоряжений московские департаменты сената совместно с Салтыковым направили 21 и 23 марта сообщения в Государственный совет о ходе «заразительной болезни» и о принятых против нее в Москве мерах.

Заслушав эти сообщения, Государственный совет по личному приказанию Екатерины принял «пункты» относительно предупредительных мер для предотвращения «колико возможно» заноса прилипчивой болезни как в Петербург, так и в другие города^[258]. Они заключались в следующем:

1) установить карантин для всех выезжающих из Москвы верстах в 30 от города как по большим, так и по проселочным дорогам;

2) Москву, «ежели возможность есть, запереть»;

3) опубликовать от имени сената во всех городах, расположенных в 90 и 180 верстах от Москвы, что в Москве оказалась прилипчивая болезнь и чтобы поэтому «всякого звания люди» остерегались приезжать в Москву. Обозы со съестными припасами должны были останавливаться в 7 верстах от Москвы и ждать распоряжения полиции, куда следовать дальше;

4) для этого московской полиции приказано было установить на каждой большой дороге вне города пункты, «куда обозом съезжаться». Московские жители на этих пунктах и должны были закупать в определенные дни и часы то, в чем имелась нужда;

5) на этих же торговых пунктах полиция должна была «разложить большие огни и сделать надолбы» между продавцами и покупателями, наблюдая за тем, чтобы «городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе», деньги же надлежало не передавать из рук в руки, а погружать в уксус;