История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [65]

.

Однако 27 января московский штадт-физик Риндер подал Салтыкову свое «мнение об объявленной болезни в Московской госпитали»^[244]. В противоположность своему первоначальному взгляду Риндер в этом заявлении отрицал, что обнаруженная в госпитале болезнь есть чума. Он писал: «Последующее время доказало, что объявленная в госпитале между надзирателями болезнь не настоящая моровая язва». Болезнь эту он характеризовал в качестве злой, гнилой и прилипчивой лихорадки. Этот новый диагноз Риндер обосновал; во-первых, тем, что «в таком климате, в котором Москва лежит, язва сама собою произойти не может, а должна быть откуда-нибудь занесена, во-вторых, Риндер утверждал, что имевшиеся у больных и умерших бубоны относились к незаразительным, происходящим от «французской болезни»^[245].

Что же касается карбункулов, отмечавшихся у многих больных, то Риндер относил их к незаразительным, которые на немецком языке «ядовитыми пузырями называются и от всех зараз не прилипчивы признаются». Причиной возникновения в госпитале «злой горячки» Риндер считал тесноту, скученность, грязное содержание и плохой воздух помещений, в которых жили госпитальные служители.

«Мнение» Риндера обнаруживает полное невежество автора, его беспринципность и тенденциозность. Какими же мотивами руководствовался Риндер, подавая эту записку, противоречащую его собственному высказанному 22 декабря 1770 г. мнению? Шафонский объяснял это тем, что Риндер хотел «исходатайствовать жившим в госпитале скорейший выпуск».

По нашему мнению, с таким объяснением согласиться нельзя, тем более что сам Риндер считал изоляцию выздоравливающих необходимой. Мотивы, побудившие Риндера подать свое заявление, были гораздо глубже. Корни их надо искать в той непрестанной то явной, то скрытой борьбе, которую вели иноземные врачи против русских.

Риндер занимал высокий медицинский пост – он был штадт-физиком, т. е. заведующим всей медицинской частью в Москве, Шафонский же был только главным доктором госпиталя и находился под непосредственным начальством Риндера. Последний, в своей характерной для находившихся в России иноземцев того времени чванливости и самодовольстве, не мог спокойно перенести, что русский врач, к тому же его подчиненный, обнаружил в Москве моровую язву. Это не только подрывало авторитет Риндера, но грозило и всей его карьере. Ведь по своим обязанностям он должен был следить за всей постановкой дела в госпитале и «в случае болезней повальных и гниющих… иметь попечение о них»^[246].

По этим причинам Риндер и выступил со своим «мнением», в котором отрицал наличие чумы в Московском генеральном госпитале.

Правда, он выжидал со своим выступлением пять недель, следя за ходом эпидемии в госпитале. И когда, по его мнению, опасность дальнейшего ее распространения миновала, когда новых чумных больных в госпитале больше не появлялось, Риндер счел момент подходящим для своей атаки против Шафонского.

Последний в ответ на мнение Риндера подал 5 февраля 1771 г Салтыкову рапорт, в котором вновь и категорически заявил, что бывшая в Московском генеральном госпитале болезнь «должна назваться моровою язвою»^[247].

Шафонский опроверг главный довод Риндера, будто служители госпиталя нигде не могли заразиться, вполне резонно возражая: «Оные надзиратели живут на Введенских горах с их женами в открытом месте, и как им выход и к ним разным людям вход всегда был свободен, то может статься, что до них что-нибудь заразительное и дошло».

Что касается клинической болезни, то Шафонский характеризовал ее как горячку, «при которой, кроме других знаков, были большие пятна, карбункулы и бубоны, от которой… кто ни заболит умирают, и чем дальше продолжалась сия болезнь, тем не только начали скорее умирать, но и другие здоровые надзиратели в других близ лежащих покоях начали заражаться и умирать».

Утверждение Риндера, будто «черные пятна» у больного оказались не карбункулами, а пролежнями, Шафонский опроверг тем, что «пролежни от долгого лежания происходят», а некоторые больные умерли «только всего» на третьи сутки от начала заболевания.

В заключение Шафонский предложил во флигеле, где жили служители, «должную осторожность несколько времени продолжать». Главное же здание («каменный госпиталь»), поскольку там «довольный карантеп благополучно выдержан… хотя и открыть можно, только не иначе как, чтоб для лучшего безопасения московские доктора оную обстоятельно освидетельствовали».

«Особое мнение» Риндера тем не менее нанесло большой вред делу борьбы с чумой. Получив заявление такого авторитетного, по его положению, лица, как Риндер, что никакой чумы в госпитале нет, власти, полиция и московская знать успокоились, всякие мероприятия по борьбе с чумой либо совсем забросили, либо проводили небрежно. Шафонского, упорно отстаивавшего свой первоначальный диагноз и требовавшего принятия энергичных предупредительных мер, власти встречали насмешками.

Шафонский подчеркивал вред, нанесенный Риндером делу борьбы с чумою. «Помянутое доктора Риндера противное уверение подействовало по нещастию столько, что многие в Москве действительно не верили и не думали, что моровая язва в городе или уже есть или быть может, так что о состоянии здоровья и о числе умирающих жителей довольного сведения и примечания не делано»