История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [64]

Был запрещен ввоз в Россию «чужестранных товаров» – полотен, льна, ниток, хлопчатой бумаги, шелка и шелковых изделий, мехов, пеньки, невыделанных кож, шерсти и всякого рода шерстяных товаров^[241].

Ввиду того что на польской границе имелись таможни и заставы, но не было ни карантинных домов, ни врачей, губернаторам всех пограничных с Польшей губерний указ предписал: в каждой такой пограничной губернии выделить по 2 таможни, организовать при них карантинные дома с необходимым штатом. Все остальные таможни велено было закрыть.

Особые меры предусматривались «для вящей предосторожности столиц». С этой целью были учреждены заставы в Серпухове, Коломне, Кашире, Боровске, Алексине, Калуге, Малом Ярославце, Можайске, Лихвине, Дорогобуже и на Гжатской пристани, т. е. Москва была со всех сторон окружена поясом застав, которые находились под ведением «московского главного начальника графа Салтыкова», Купцы, везущие товары в Москву, подвергались на этих заставах шестинедельному карантину. Для приезжающих без товаров карантинный срок устанавливался по усмотрению карантинных начальников, но во всяком случае не менее 3 недель, «хотя бы по свидетельству и явно было, что приезжающий едет из незаряженного места».

В заключении указ предписывал губернаторам отдать распоряжение всем начальникам застав, кордонов, карантинных домов и «всем, до кого сие принадлежать будет», чтобы никто под предлогом исполнения манифеста от 31 декабря 1770 г. ни под каким видом не отважился на «какое-либо злоупотребление или напрасные прицепки и утеснение приезжающим».

Как манифест от 31 декабря, так и сенатское к нему «разъяснение» значительно запоздали. Чума была уже в Москве, слух об этом быстро распространился среди московского населения. Правительству же все еще казалось преждевременным пугать население призраком страшной чумы.

Какими же путями чума была занесена в московский госпиталь?

Лерхе по этому поводу писал в своих, не раз уже упоминавшихся, воспоминаниях, что чума впервые была обнаружена в госпитале у сержанта, командовавшего над госпитальными служителями.

Он перенес легкую форму бубонной чумы, заразившись от трех прибывших из Хотина солдат при таких обстоятельствах: комендант Хотина в конце сентября 1770 г. приехал в Москву в сопровождении трех солдат своего полка. Из Хотина он выехал, имея при себе денщика и четырех солдат, ехал он через Польшу и Киев. По дороге денщик и один из солдат умерли. Прибыв в Москву, офицер отпустил сопровождавших его солдат, и они поселились у сержанта, бывшего ранее их однополчанином. Но приведя эти сведения, Лерхе добавил, что ошибочно было бы предполагать, будто бы одни солдаты или привезенные ими вещи виновны в заносе чумы в Москву. Вовремя не были приняты соответствующие предупредительные меры – в Москву приезжало много людей из армии, из Польши, из Киева, которые и могли занести заразу со своими пожитками.

Шафонский также не исключал возможности заноса чумы в московский госпиталь прибывшими с офицером из Хотина в Москву солдатами. Но Шафонский писал: «есть ли оные унтер-офицеры моровую язву в Москву и завезли, то они не первые». Еще в ноябре ходили слухи, что в Лефортовой слободе умер и скрытно погребен какой-то приехавший из армии офицер. Его лечил лекарь и прозектор Московского генерального госпиталя, Евсеевский, который 23 ноября «горячкою с черными пятнами и умер». Шафонский к этому добавил: «Каким случаем опасная болезнь в помянутую госпиталь зашла, по многому исследованию госпитального старшего доктора, узнать того было не можно» главным образом потому, что смотритель госпиталя и комиссары, в ведении которых находились госпитальные служители, упорно отрицали чуму и, «негодуя за то, что госпиталь была заперта, всячески старались бытие ея опровергать, почему самую инстину тогда и изведать не можно было».

Все сказанное позволяет думать, что чума была занесена в Москву раньше, чем ее обнаружили в госпитале. Возможно, что она была в Москве уже в октябре или даже в сентябре 1770 г., но ее считали обычной «горячкою с пятнами».

Уже 4 января Салтыков поспешил донести в Петербург: «В г. Москве все благополучно обстоит: принятые меры осторожности от стороны госпиталя так учреждено, что с городом никакого сообщения нет, только в отдаленном, что на Введенских горах, где опасная болезнь оказалась, и там надеются утихает, хотя прямо о оной разведывать не можно, за препятствием сообщения, но главный госпитальный доктор своими репортами явно оную доказывает как обер-полицмейстеру, так и в медицинскую контору…».

Но в конце этого донесения написано: «В прошедшую оттепель больных было весьма много в городе горячками с пятнами, лихорадками, горлом и разными обыкновенными болезнями»^[242].

Таким образом, конец донесения явно не согласован с его началом.

7 февраля Салтыков прислал новую реляцию о прекращении эпидемии и просил разрешения освободить госпиталь от караула.

Екатерина II в ответ на это донесение написала: «С удовольствием уведомились мы из представления вашего от 7-го сего месяца, что вся опасность от заразительной болезни в Москве миновалась; и потому соизволяем, чтоб вы приказали свесть караул от главного госпиталя; также сжечь сумнительные там два покоя и все, что в них есть, и построить вместо их новые. Для упреждения в Москве подобного несчастливого приключения вы можете делать такие распоряжения, какие за нужно признаете»