История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [63]

В рапорте Шафонский, указав, что появившаяся в госпитале болезнь подозрительна на «моровую язву», потребовал собрать находящихся в Москве докторов для освидетельствования всех имеющихся в госпитале больных, а также «надзирателей, и работников, и прочих чинов, и их жен и детей».

На следующий день (22 декабря 1770 г.) были созваны на совет все находившиеся в Москве доктора. Совет состоялся в присутствии штадт-физика («штат физикус» – главный врач в столицах Москве и Петербурге) Риндера. Врачи единогласно подтвердили «что появившаяся в госпитале, что на Введенских горах, болезнь должна почитаться за моровую язву, для прекращения которой всю госпиталь от сообщения с городом надлежит отделить»^[239].

Подписались под этим «мнением» доктора: Поган Эразмус, Георгий Скиадан, Иван Кульман, Карл Мертенс, Петр Аш, Петр Вениаминов, Семен Зыбелин, Касьян Ягельский. Риндер в тот же день переслал Шафонскому секретный указ, в котором подтвердил, что «оная болезнь должна почитаться за моровую язву». Указом предписывались те же меры, которые были приняты на совете докторов, т. е. пресечь всякое сообщение с городом и «в предосторожность от означенной болезни и в пользовании от оной больных, во всем поступать в силу объявленного общего помянутых докторов наставления».

Следовательно, в это время Риндер присоединился к мнению Шафонского о том, что появившаяся в госпитале болезнь есть чума. Об этом был уведомлен начальствовавший в Москве генерал-фельдмаршал Салтыков^[240]. Соответствующее отношение направлено было также и в сенат в Петербурге.

Госпиталь в тот же день был оцеплен военным караулом. В госпитале проживало около 1000 человек. Вместе с ними был «заперт» и сам Шафонский.

27 декабря 1770 г. в Государственном совете прочтен рапорт Салтыкова о «сказавшейся в московском госпитале опасной болезни». Особого впечатления рапорт не произвел, тревоги не вызвал. Государственный совет «рассуждал, что на настоящий случай не для чего делать ему, графу Салтыкову, предписаний, ибо ему уже наставление дано и посланы к нему для содержания застав гвардии офицеры».

Кроме того, в Государственном совете по этому же случаю рассуждали «об опубликовании манифеста о том, что заразительная болезнь в Польше распространилась с такою силою, что уже и коснулась и наших, к ней прилежащих губерний». 29 декабря 1770 г. Екатерина II писала Салтыкову: «Из двух писем, привезенных нарочитыми курьерами, усмотрела я с великим сожалением… что опасная болезнь вкралась в московский госпиталь, что она уже с месяц как продолжается и что о том никто вам не репортовал».

Екатерина считала недостаточным «взятие осторожности для отрезания госпиталя и комуникации с оным со стороны города», но полагала, что против «нанесения сей опасной болезни из зараженных украинских мест к Москве не можно довольно взять противные осторожности». Для этого она предложила закрыть все многочисленные, ведущие к Москве пути, «оставя только открыто несколько въездов в город, на коих поставить заставы».

В заключение Екатерина приказывала Салтыкову: «От госпитального генерал-майора требовать ответ, для чего он так долго таил от правительства, что язва в его госпитале. Жителей же, есть ли сие приключение их привело в уныние, всячески старайтеся ободрить».

30 декабря в Государственном совете снова была зачитана «реляция» Салтыкова о принятых им мерах предосторожности «от появившейся в московском госпитале опасной болезни». Определено сообщить Салтыкову, «что распоряжения его приемлются за благо».

31 декабря издан манифест «о предосторожности от заразительной болезни, появившейся в Польских провинциях». В манифесте впервые со времени начала чумной эпидемии говорится о возможности заноса «моровой язвы» в Россию и в действующую армию и «всенародно» признавалась необходимость принятия противоэпидемических мер. Сенату было поручено выработать подробные правила и инструкции для командиров застав, кордонов и карантинных домов «как им вообще поступить в пропуске людей и вещей». Особо подчеркивалось, чтобы под предлогом точного выполнения манифеста «не могло где произойти злоупотребления, напрасных прицепок и утеснения проезжающим».

Сенатский указ был опубликован 9 января 1771 г.

Во вступительной части его говорится, что «заразительная болезнь», проникшая из Турции в Польшу, «к великому сожалению, вкралась и в некоторые порубежные Российские места», и далее в обычном духе казенного оптимизма высказывается «тверое упование…что сия опасость, начиная везде пресекаться, вскоре совершенно утишена и истреблена будет». Однако «благоразумие требует», чтобы, предохранив Лифляндские границы и остальные, пограничные с Польшей губернии, не оставлять в то же время мер предосторожности и «радения неусыпного» к тому, чтобы болезнь не была занесена «в недра самые России и ее столичных городов».

Основная часть указа сводилась к обычным в то время предупредительным мерам: к недопущению въезда в центральную Россию купцов из Киевской, Малороссийской, Новгородской и других пограничных губерний без выдержания карантина, срок которого определялся «по обстоятельствам каждого, т. е. в зависимости от того, кто и в какой близости находился от «сумнительных мест». За тайный проезд мимо застав и карантинных домов и за неявку к карантинному начальству виновный лишался всего своего товара и «вящщего еще по законам наказания не избегнет».