История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [36]
В 1681 г. была послана царская грамота кунгурскому воеводе о предосторожностях от мора и скотского падежа. В ней, между прочим, говорится: «Указали мы в городех воеводам нашим и приказным людем накрепко, буде в которых городех и в уездех объявилось или вперед учинится на людех поветрие… в тех городех и в уездех… велели все места засечь лесом, и около тех засек, по всем дорогам, и по малым стежкам и по причинным местам учинили заставы крепкие…»>[162].
Люди, прибывшие из «заморных мест» или с застав, допрашивались «накрепко», «с великим пристрастием», «под жестоким страхом». Переговоры с ними велись «издалека», «не сходясь», или «через огонь». Например, в 1656 г. приставу Ивану Ножевнику повелевалось: «Да чтоб тебе в селе Ягодном взять дьячка и приехать к селу Перевозу и того села Перевоза попа и лутчих крестьян человека 4 велеть выкликать и с ними о тебе говорить через огонь, что в селе Перевозе, сколько померло ребят… июля по 17 число, и тебе б велеть дьячку те речи написать через огонь или через речку Пьяву на иную бумагу порознь, по статьям – 3 статьи, а первую записку велеть сжечь, а другую записку оставить у себя, а с той другой записки списав на иную бумагу и прислать ко мне»>[163].
Грамотой от 27 июля 1681 г. предписывалось расспрашивать жителей заморных городов, сел и деревень чрез «огонь», при этом «расспрашивать издалека, как мочно человеку от человека голос слышать». Кроме того, в целях «предосторожности» от морового поветрия приказано было: «А подъячему, который станет записывать, стоять одаль же, как мочно у того, кто станет через огнь людей расспрашивать, голос было слышать», т. е. человек, допрашивавший жителей поветренных (заморных) мест, должен был находиться от них на расстоянии человеческого голоса. Подъячий, записывавший «опросные речи», должен был находиться на таком же расстоянии от допрашивавшего.
Считаясь с возможностью заноса морового поветрия через все предметы, исходившие из «поветренных» мест, бывшие в соприкосновении с заразными больными или с их трупами, московское правительство строго регламентировало как куплю и продажу этих предметов, так и транспорт их в здоровые места. В 1654 г. было строго запрещено «торговым всяким людям от Архангельского городу с товары и без товары ехать на Вологду… потому что на Вологде и в Вологодском уезде объявилось на люди моровое поветрие»>[164].
В этом же году было запрещено привозить в Москву во дворец из Астраханской царской вотчины арбузы и виноград: «И вы бы досталных арбузов и винограду из Астрахани не посылали… потому что на Москве и в городех от морового поветрия учинился людем упадок немалый».
В октябре 1654 г. ярославскому воеводе было приказано купить для смоленского войска «3000 кафтанов шубных, добрых и пространных, а купя те кафтаны прислать… тотчас без мотчанья». Но воевода едва успел купить 350 кафтанов, как в Ярославле разразилась эпидемия. И в феврале 1655 г. последовало распоряжение: «Чтобы кафтаны в Ярославле держать до указу с бережением и больше того не покупать»>[165].
В августе 1663 г. до Москвы дошли слухи, что из казачьих городов, в которых было поветрие, «торговые многие люди поехали вверх по Дону и повезли с собой выморочную рухлядь в Русь, на продажу в украинные городы». Тотчас были посланы строжайшие указы в Казань, Астрахань и во все «понизовые… и по черте в новые городы… и на Воронеж, и в Яблоков, и в Тамбов, и на Валуйку… сыскать всех до одного человека со всей их рухлядью… велено под смертною казнию, чтобы сыщики тех людей сыскивали всякими обычаи накрепко без мотчанья и без поноровки… и, сыскав, где кого сыщут, со всею донскою рухлядью держать за городом, на отводных дворех, где доведетца, не близко города и жилых мест 8 недель… и держать около тех мест складочный огонь, а корм и питье подавать издали через огнь… да будет от тех людей, которые будут сысканы и посажены за караулы 8 недель дурна никакого не объявится, и им велено платье и рухлядь перемыть и на ветре перетрясти, а с караула их освободить»>[166].
Страх перед «моровой язвой» был настолько велик, что запрещалось даже косить сено в местах, где было моровое поветрие. В июле 1656 г. была послана «память приставу Ивану Ножевнику», в которой, между прочим, говорилось: «Есть де наняты сенные покосы за рекою Пьяною, около Мордовской деревни Верезни… и тебе проведать подлинно, что те сенные покосы… не в моровых ли местех, и буде в моровых местех и те покосы тебе косить не велеть»>[167].
Все противоэпидемические мероприятия декретировались и проводились с чрезвычайной строгостью «под смертной казнью». Последняя грозила как тайно или силой пробравшимся через заставы, так и тем, которые «по дружбе или за взятку» пропускали их. Так, в 1690 г. во время морового поветрия в Запорожье было приказано: «А будет через речку учнет кто проходить сильно, и они бы тех людей били из пищалей… А будет их заставных людей небреженьем кто из тамошних мест в здоровые места проедет или пройдет, или прокрадется и тем заставным людям быть повешенным в тех же местах, где люди пройдут»>[168].
Однако в просмотренных документах нам не удалось найти ни одного случая смертной казни за нарушение карантинов. В 1655 г. во время чумы в Москве «некая «женка» Федорка приехала с Москвы (в Тверь) и виделась с отцом своим и с матерью втай, и от того тот мужик с женою и детьми лежит болен, и дочь у него девка умерла скорою смертью, и то учинилось их небрежением и оплошкой». Очевидно, в связи с тем, что данное нарушение карантина рассматривалось не как сознательное преступление, а как «небрежение и оплошка», с упомянутой «женкой Федоркою» обошлись милостиво: ее велено было «от заставы отослать тою же дорогою, которою приехала, а двор их велеть обломать и завалить»
