История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [38]

О тяготах службы на заставах говорится и в донесении воеводы: «И стрельцам от переменных караулов на заставах тягость великая, и многие от неразуванья ноги погноили».

На заставе предписывалось зажигать костры: «И на заставах, и на засеках, и на сторожках в день и ночь огни класть беспрерывно», а с приезжими и прохожими разговаривать только через эти огни.

Все задержанные из моровых мест размещались перед заставой, и общаться с ними было настрого запрещено. Вся переписка, поступавшая на заставы, передавалась через огонь. Особенно тщательно это правило соблюдалось по отношению к документам, направлявшимся в царские руки. Эти документы переписывались «на новую бумагу», иногда довольствовались снятием одной копии, чаще же снимали 3 копии, и в конце концов дошли до шести, даже семикратного переписывания. В 1657 г. «бояром. и приказным людем» повелевалось: «А отписки и опросные речи велети переписывать на заставе». В том же году предписано было от гонца из Юрьева Ливонского: «Отписки принять через огонь в клещатех (щипцах), и те отписки переписать на новую бумагу, а те отписки, которые присланы от Юрьева… сжечь… и те отписки, кои списаны в Приказной избе, переписать на новую бумагу, и те списки с отписок послать к государю к Москве»^[172].

В 1681 г. кунгурскому воеводе было приказано: «И те их отписки, окуря над огнем, переписывать на новую бумагу… а на новой бумаге описки их привозить к себе в город и переписывать на третью или на четвертую бумагу: в первых городех… по Московской дороге, а в тех первых городех те их отписки переписать на шестую или на седмую бумагу одному подьячему, а другому сказывать, и кто станет переписывать и тем меж себя близко не сходиться, и смотреть и беречь того накрепко, чтоб от того письма, которому быть послану к Москве, не малым чим к тому письму, с которого учнут писать не причинить» (т. е. не прикоснуться к тому письму, с которого начали списывать). Такие меры предосторожности применялись лишь к документам, которые должны были попасть в руки к самому царю, во всех же остальных случаях обычно довольствовались 2–3-х кратным снятием копий.

Описанные карантины вне городов, сел и деревень и по государственной границе можно назвать внешними. Но кроме того, устраивались и внутренние карантины – внутри пораженного эпидемией города и селения. Эти внутренние карантины сводились к тому, что «зараженные» дома и дворы «обламывались», возле них ставились сторожа, которым приказано было никого из оцепленных таким образом дворов и домов не выпускать.

Если во дворах не было колодцев, то сторожам вменялось в обязанность приносить воду, но в двери домов не входить, а подавать ее через ворота: «А в которых дворех учинилось на Москве моровое поветрие, и из тех бы дворов досталных (оставшихся в живых) людей выпускать не велети, и велеть те дворы завалить, и приставить к тем дворам сторожи крепкие, чтобы из тех дворов отнюдь никто не выходил, и с Москвы по деревням и в города их не отпускать».

Кормить жителей «обсеченных» дворов полагалось «целой улицей», очевидно, поочередно, по порядку расположенных на данной улице домов. Вообще же вопросами о пропитании людей, задержанных на карантинных заставах и засеках, московское правительство занималось лишь в отношении посланников, гонцов и других «нужных» людей. Имеются указания, что прибывшему в 1668 г. с Дона в Коротояк и там задержанному Афанасию Нестерову «с товарищи» были отпущены хлебные запасы, вино и пиво. Задержанному в этом же году в Валуйках «посланнику и толмачу и крымским гонцам с татары» выдали с государевых житниц овса и ржи, из кружечного двора – пива и меду, «харчевой» же керм и сено собирались «с валуйчан, со всяких чипов с грацких людей».

Есть также указания, что иногда внутренние карантины не устраивались, а жители дворов, в которых имелась «моровая болезнь», выселялись за город. Например, в 1658 г. воевода из города Царевичева-Дмитриева доносил: «А в то, государь, время, как скорбь на людей учала быть, и которые скорбные люди были, и я их… выслал за город, покамест выздоровеют».

В 1657 г., когда чума появилась в Верхотурье, был издан указ, в котором. между прочим, говорилось: «А которые люди после умерших дворех их оставались и вы из тех дворов тех людей велели высылать иные дворы, в которых дворех морового поветрия не было, и в тех выборочных дворех были им не велели недели 2, чтобы в тех дворех морозом прозябло, а как 2 недели минет, и вы бы в тех выморочных дворех велели избы затопить мозжевеловыми дровами и положити полыни, чтобы гораздо понатопить, а велеть топить дни по 3, чтобы в тех избах духу можжевелового и полынного понадержалось гораздо»^[173].

Трупы умерших хоронили или за городом, в специально отведенном месте, или во дворе того дома, где они умерли. Во время московской чумы 1654–1655 гг. издан приказ: «Мертвых погребать в тех же дворех во всем платье, и на нем мертвый лежал, достальным людем, которые в тех дворех, останутся». Приказ этот, вероятно, с достаточным основанием приписывался молвою патриарху Никону. В связи с этим люди, недовольные Никоновскими новшествами, тайно или явно отказывались этот приказ выполнять.