История цветов - [19]
Мое занятие можно было бы уподобить работе носильщика или дровосека, поэтому я так и написал.
Первый месяц года, день «имчжин». Я впервые приехал в Пёнсан. Громоздящиеся здесь одна над другой вершины, многоярусные скалы то устремляются ввысь, то низвергаются, то изгибаются, то выпрямляются, и не понять, на сколько ли протянулась эта горная гряда от «головы» до «хвоста», от ее «пяток» до «локтей».
Рядом простерлось море, а в море — острова Кунсандо, Видо и Кудо. Добраться до них можно в любое время утром и вечером. Жители приморья говорят: «Если попутный ветер дует прямо, как стремительно летящая стрела, не успеешь оглянуться, как доедешь до Китая».
В горах много каштанов, и местные жители каждый год запасают их впрок, чтобы прокормиться. В нескольких ли ходьбы есть небольшая, в несколько сот шагов, роща красивого бамбука. Его стволы стоят прямо-прямо, словно конопля; они идут на сооружение изгородей. За бамбуковой рощей начинается пологий спуск. Отсюда идет ровная дорога к уезду Поан. Во время утреннего и вечернего приливов эту ровную дорогу вдруг затопляет, и она превращается в море. Поэтому передвигаться по ней можно только в промежутке между отливом и началом прилива.
Когда я пустился в путь, прилив только начинался и до нас — путников — оставалось еще шагов пятьдесят. Я быстро подстегнул коня, чтобы опередить приливную волну. Остальные, двинувшиеся было за мной, оторопев, быстро остановились, а я этого не заметил и все настегивал коня. Внезапно с грохотом стремительно накатился прилив. Он настигал нас с такой неудержимой силой, словно сюда мчалась огромная армия, за день покрывавшая путь вдвое больше обычного. Мощь и грандиозность приливной волны кого угодно могла бы испугать. В страхе я понесся прочь и едва-едва сумел спастись, взобравшись на гору. Но и здесь волне удалось настичь меня и замочить брюхо моего коня.
Ярко-зеленые горные вершины то скрывались, то появлялись, то выплывали, то вновь исчезали в лазурных волнах. Небо хмурилось, временами прояснялось, словно вечер сменялся утром, и каждое мгновение рождалась новая картина. Облака алели, переливались всеми цветами, отливали зеленью в вышине. Все казалось ненастоящим, будто рисунки на ширме с множеством створок.
Обратив вверх взор, я глядел на эти картины и восхищался, сожалея лишь о том, что нет со мной двух-трех человек, с которыми, поравняв коней, я мог бы обменяться стихами. Обилие видов взволновало душу, и она целиком оказалась во власти чувств.
Вначале, еще в пору юности, я и не думал сочинять стихи, не чувствовал, что они будут слагаться легко, как бы сами собой. Однажды я проезжал мимо Чусапхо. Над горным хребтом взошла ясная луна, ее яркий свет отражался на песчаной отмели. Мои мысли были необыкновенно светлы и возвышенны. Отпустив поводья, не торопя коня, я смотрел вдаль на лазурное море и что-то напевал тихим голосом нескончаемо долго. Погонщик был немало удивлен этому моему пению. Так я сложил свое первое стихотворение.
Високосный год, двенадцатая луна, день «чонми». Я вновь получил приказ из дворца. Мне надлежало проверить судебные дела в нескольких уездах. Сперва я направился в уезд Чиннёхён.
В этих местах очень высокие горы. Я углубился в них и постепенно очутился в их самой сокровенной глубине — словно перенесся в иную страну, попал в иные пределы. И без того невеселые мысли мало-помалу стали совсем мрачными.
Солнце перевалило за полдень, когда я вошел на уездный постоялый двор. Из начальства на месте никого не было. Миновала вторая ночная стража, когда примчались правитель уезда и служащий канцелярии. Они так запыхались, словно пробежали восемь тысяч шагов. Моего коня привязали к столбу у ворот и предупредили людей, чтобы не давали ему сена и зерна, иначе загнанный конь мог пасть.
Я, притворившись, что сплю, слушал их. Убедившись, что эти двое искренне заботятся обо мне, я волей-неволей согласился выпить с ними вина. Нашлись и певички, играющие на пипха. Слушать их было довольно приятно. В других уездах я не пил, а тут понемногу напился допьяна. Слушая музыку, я думал: разве ездить вдалеке от родных мест не все равно что странствовать по чужой стране? Соприкосновение с этими далекими местами так легко может растрогать!
Из уезда Чиннёхён я добрался до области Намвон. Намвон — это древнее государство Тэбангук. За постоялым двором высилась башня Чунну — «Бамбуковая». Я был свободен от дел и смог насладиться открывающимся оттуда видом. Переночевав, я отправился дальше.
Весна, третья луна года к ё н с и н. Я вновь пустился в путь. На этот раз — по воде, чтобы проверить состояние судов.
Не было такого уголка в Сучхоне, Сахо, Одыне, Ёмси, где бы я не побывал. Задержавшись в Мангёне, Импхи, Окку всего на несколько дней, я выехал в Чанса.
По дороге туда мне встретилась одна скала, на которой стояла статуя Мирык, высеченная из этих же скальных пород. На расстоянии примерно тысячи шагов от нее была еще одна громадная скала, полая внутри. Проникнув внутрь, я обнаружил, что постепенно эта пещера начинала расширяться, пока вдруг не распахивалась прямо в небо. Зал, созданный самой природой, был величественен и прекрасен. Установленные здесь статуи буддийских божеств выглядели торжественными и распространяли вокруг сияние. Это и был храм Тосольса.
Перед читателем старый-престарый сюжет — суд за воровство. Только это случилось вроде бы в какой-то «сказочной» стране, где действуют и духи, и звери, и небожители, где перемешалось реальное и фантастическое. Читатель невольно поддается иллюзии реальности происходящего. Эффект удаления в «иную землю» удался.Мы встречаемся в повести с давно знакомыми персонажами сказок: Мышью, Кошкой, Ослом, Оленем… Что странного в том, что Мышь враждует с Кошкой? Но в персонажах живет и их второй образ: в каждом звере угадываются черты человека.
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Мартин Чезлвит» (англ. The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit, часто просто Martin Chuzzlewit) — роман Чарльза Диккенса. Выходил отдельными выпусками в 1843—1844 годах. В книге отразились впечатления автора от поездки в США в 1842 году, во многом негативные. Роман посвящен знакомой Диккенса — миллионерше-благотворительнице Анджеле Бердетт-Куттс. На русский язык «Мартин Чезлвит» был переведен в 1844 году и опубликован в журнале «Отечественные записки». В обзоре русской литературы за 1844 год В. Г. Белинский отметил «необыкновенную зрелость таланта автора», назвав «Мартина Чезлвита» «едва ли не лучшим романом даровитого Диккенса» (В.
«Избранное» классика венгерской литературы Дежё Костолани (1885—1936) составляют произведения о жизни «маленьких людей», на судьбах которых сказался кризис венгерского общества межвоенного периода.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.