История цветов - [21]

Наконец я вошел в келью. Ударом о камень высек огонь и воскурил ароматы перед «истинным обликом» наставника. Имя его — Чинпхё. Он родом из селения Тэчжон уезда Пёкколь. В двенадцать лет Чинпхё взобрался на скалу «Недосягаемая» на горе Хёнгесан, чтобы с тех пор там поселиться. Гора, на которую я карабкался, и была горой Хёнгесан. Здесь он сел в позе медитации, чтобы увидеть бодхисаттву Милосердия и бодхисаттву Кшитигарбху. Шли дни, но они не являлись, и тогда он бросился в пропасть. Два отрока в зеленых одеждах, подхватив его на руки, сказали: «Наставник еще слаб в учении, поэтому не узрел двух святых». И тогда Чинпхё, собрав все свои силы, погрузился в созерцание еще на трижды по семь дней. И тогда над деревом перед скалой воплотились бодхисаттва Милосердия и бодхисаттва Кшитигарбха, которые вручили ему заповеди. Бодхисаттва Милосердия собственноручно передал сутру Чжаньчацзин в двух свитках, присоединив к этому сто девяносто девять дощечек с записями, дабы они указали путь всем живущим.

Келья Чинпхё была прикована к скале железными цепями и потому не покосилась от времени. В народе говорят, будто ее построил дракон моря.

Когда мы собрались уже в обратный путь, правитель уезда распорядился устроить пирушку на одной из вершин. «Это Манхэдэ — Терраса, откуда смотрят на море, — сказал он. — Я хотел бы вознаградить господина и заранее послал людей приготовить все для пирушки, теперь вот ожидаю их. Прошу вас, отдохните немного».

Я поднялся и стал смотреть вдаль. Меня окружало море. До горы Хёнгесан было не более ста шагов. Каждый раз, выпивая чашу вина, я сочинял стихотворение. Десять тысяч видов, открывшихся моему взору, будто привораживали. Исчезли все суетные мирские мысли. Я будто парил, словно мои грубые кости сбросили старую кожу и отрастили крылья. Мне казалось, что в этом своем полете я вышел за пределы человеческого пространства. Подняв голову, я смотрел вдаль, словно собираясь поманить к себе рукой бессмертных.

Все сидевшие, а их было человек десять, захмелели. Но так как это был день, когда запрещалось упоминать имя нашего первого государя, никто не играл и не пел.

Невозможно описать все те места, где я побывал. Если считать столицу стволом дерева, а четыре стороны света — его ветвями, то места, где я бродил, — лишь частичка южного пути, только веточки на ветвях. К тому же мои записки — это немногое, что уцелело от забвения и уничтожения. Достойны ли они того, чтобы их читали в будущем? Сперва я хранил их, ожидая, когда у меня найдется время объединить в одно целое все, что я записал о моих странствиях на восток и запад, на юг и север, но потом решил сделать отдельное сочинение, подумав, что на склоне лет оно поможет мне забыть все горести. Не вправе ли я был так поступить?

Записал в третью луну года  с и н ъ ю.

Перевод Л. Ждановой.

Наставляю своего пса Пан-о

Кистью из твоей шерсти создают письмена, о внук Пань-ху! Ты сметлив и мудр, о потомок пса по имени Черный Дракон!

Лапы твои при ходьбе издают звук, словно колокольчики, а морда твоя будто лакированная. Костью ты крепок, мускулами — силен.

Твоя искренность в беззаветной преданности хозяину достойна любви. Твоя же служба по охране ворот заслуживает заботы о тебе. Вот почему, воздавая хвалу твоей храбрости, ценя твои помыслы, я держу тебя в доме, дорожу тобой и кормлю тебя.

Хотя и животное низкого ранга, ты тот, кто опирается на духа Большой Медведицы{10}. Обладаешь такой душой да еще и умом, кто из животных сравнится с тобой?

Хозяин наставляет — ты должен навострить уши. Будешь постоянно лаять — люди не станут бояться тебя. Будешь кусать без разбору — не оберешься беды.

Не лай на тех, кто высоко носит шапку чиновника и убор князя, на тех, кто приветливо-почтительно тащит за оглобли и две боковины разукрашенную колесницу, на тех, кто носит на поясе меч «лэйцзюй» и яшму «бирюзовую, словно вода», а также на конных вестовых, криками «цянцян» и «ланлан» оповещающих о приближении знатной особы и требующих освободить дорогу на запруженных улицах.

Так как императорский указ не терпит промедления и от совершенномудрого, пекущегося о своих подданных, неожиданно может быть получен приказ, даже ночью не лай на дворцового мальчика-слугу, спешно посланного с тем, чтобы твоему хозяину явиться к «небесным ступеням».

Не лай на тех, кто совершает учителю подношение в качестве вознаграждения, состоящее из блюда с горкой овощей и фруктов и блюда с вяленым мясом, приправленным имбирем и корицей, треножника с солониной, чаши со сваренным на пару рисом и чайника с молодым вином.

Не лай на тех, а таких множество, кто одет в платье с широкими рукавами, кто несет под мышкой обернутые в шелк книги и желает вместе с хозяином высказываться без обиняков, прямо задавать вопросы там, где все запутанно и трудно дознаваемо.

Слушай же теперь, на кого можно лаять и кого можно кусать.

Поторопись лаять, поторопись кусать, не мешкая, тех, кто высматривает сильные и слабые места и делает это, не ведая сомнений, кто сверлит стену, чтобы подсматривать за происходящим в доме, кто помышляет завладеть золотом и присвоить секиру.