История афинской демократии - [96]

Какой страх могли внушить сикофанты, показывает пример Никия (см. выше), который, чтобы не давать повода к доносам, избегал показываться в обществе и вел замкнутую жизнь. Критон[257] жалуется Сократу, что тяжело жить в Афинах человеку, желающему заниматься лишь своим делом. «Меня, – говорит он, – некоторые привлекают к суду не потому, что обижены мной, а в надежде, что я скорее заплачу деньги, чем буду вести процесс». Тогда Сократ посоветовал ему отыскать такое лицо, которое бы его защищало от сикофантов и, в свою очередь, на них нападало, т. е. своего рода антисикофанта. Такового удалось найти, и это лицо было в большом почете у Критона и его друзей, также пользовавшихся им для защиты от сикофантов. Сикофанты служили предметом ненависти и презрения порядочных людей, но иногда пользовались влиянием в государстве и занимали даже почетное положение. Например, Агорат, против которого направлена известная речь Лисия, по происхождению раб, был обвинен в ложном доносе, присужден к 10 000 драхм штрафа, но это не мешало ему пользоваться правами гражданина, заседать в суде, в народном собрании, подымать государственные процессы[258]. Иногда сикофанты делались «ораторами», демагогами. Сикофант Стефан занимался своим ремеслом в собственном доме: он взял к себе в качестве жены куртизанку, которая, по соглашению с мужем, завлекала богатых иностранцев, а тот захватывал их, как прелюбодеев, и вымогал у них деньги. При этом Демосфен, от которого мы узнаем[259] эти подробности, отмечает, что Стефан тогда не имел средств и не получал от государства больших доходов, так как еще не был «оратором», а только сикофантом. Впрочем, это относится уже к IV в., ко времени упадка афинской демократии.

Государство сознавало вред сикофантства и принимало против него меры. Известно, что за неообоснованное обвинение, если в пользу него не оказывалось и пятой части голосов судей, полагался штраф в 1000 драхм. Народное собрание имело даже право раз в году троих из особенно деятельных сикофантов предавать суду для изобличения. Но подобные меры не помогали, и сикофантство продолжало процветать в Афинах.

Прошло то время, когда аристократия, знатное и богатое меньшинство властвовали над массой. Роли переменились. Если прежде демос немало терпел от знатных и богатых, то теперь скорее он господствует над ними и теснит их. Обнаруживается нередко деспотизм и эксплуатация со стороны массы, большинства по отношению к меньшинству. Государственная власть является орудием этого большинства, которое старается использовать ее в своих интересах; оно стремится дать удовлетворение своему естественному чувству зависти и вражды к богатым. Мы видели, что основными принципами афинской демократии были исономия и исегория, равенство и свобода. Но в действительности в социальном отношении полного равенства не было. По-прежнему были бедные и богатые. Со времени Пелопоннесской войны эта классовая противоположность усиливалась; пропасть между богатыми и бедными увеличивается, развивается капитализм и его спутник – пролетариат. Такое противоречие между политическим равенством и социальным неравенством, между теорией, идеей, с одной стороны, и действительностью – с другой, особенно должно было чувствоваться и раздражать. Вражда между бедным и богатым столь же стара, как демократия в Элладе, говорит новейший историк античного коммунизма и социализма. Никогда эта противоположность не сказывалась с такой ясностью и резкостью, как со времен торжества идеи свободы и равенства в сфере государственной жизни[260]. Достаточно было быть богатым, чтобы быть заподозренным как враг народа. Демагоги и сикофанты возбуждали недоверие массы против лиц, располагавших большими средствами. Судебные процессы против таких лиц, конфискация их имущества делаются обычными явлениями. Иногда ожидания не оправдывались: конфискованное имущество оказывалось меньше, чем предполагалось; тогда обвиняемому или его семье и близким грозили новые неприятности; начинались новые процессы по обвинению в утайке имущества и т. д.[261] Впрочем, к таким способам пополнения казны демократия стала чаще прибегать тогда, когда политическое могущество и финансовые средства Афин были подорваны и государство начинало испытывать нужду в деньгах, т. е. в эпоху упадка. На богатых падала и главная тяжесть войны, различные повинности в виде многочисленных и дорого стоивших литургий и налоги, особенно эйсфора, взимавшаяся с имущества. Эта эйсфора была тем тяжелее, что многие имения вследствие вторжений неприятеля были разорены и доходы уменьшились. А как тяжелы бывали литургии, показывает приведенный уже раньше пример одного афинского гражданина, истратившего в пользу государства более 10 талантов в течение девяти лет.

После всего этого понятна ирония обедневшего аристократа[262], который радуется тому, что потерял состояние. «Когда я был богат, – говорит он, – я, во-первых, боялся, как бы кто не сделал подкопа в доме, не взял моих денег и не причинил мне самому какого-либо зла. Затем, я ухаживал за сикофантами, зная, что я могу скорее от них претерпеть неприятности, чем сделать их им. Кроме того, государство требовало от меня постоянно каких-либо расходов, а отлучиться мне никуда нельзя было. Теперь же, после того как я лишился находящихся за нашими пределами имений, а здешняя земля не приносит дохода и домашнее имущество продано, я сладко сплю растянувшись; я стал надежным для государства, мне никто не угрожает, но уже я угрожаю другим; как свободному человеку, мне можно и отлучаться, и здесь оставаться. Предо мной встают с мест богатые и уступают дорогу. Теперь я подобен тирану, а прежде я был явно рабом. Тогда я вносил подать народу, а теперь государство мне платит и кормит меня»…