Истории замка Айюэбао - [168]

— Казённого питания больше не будет, теперь будешь есть из общего котла.

Ничего не понимая, Баоцэ застыл.

— Тебя что, огреть надо, чтоб ты зашевелился? — Человек положил одну руку на дубинку на поясе.

Баоцэ поспешно встал с кровати. Во дворе уже ждали несколько арестантов — все только в наручниках, ноги свободны. Рядом стоял крытый брезентом грузовик, там же ждали конвойные.

— Быстро в грузовик, пошевеливайтесь!

Арестанты засуетились, но наручники мешали, и кто-то после нескольких неудачных попыток так и не смог влезть в кузов. Конвойный подтолкнул его прикладом сзади. Грузовик очень скоро выехал из города. Когда все уселись в кузове, конвойный опустил брезент, и внутри стало темным-темно. Когда глаза Баоцэ немного привыкли к темноте, он подсчитал заключённых: всего шестеро да ещё три конвойных. В животе урчало, его мучили жажда и голод. В полдень грузовик встал на обочине, один из конвойных выдвинул деревянный ящик, на котором сидел, открыл его, и оттуда сразу же донёсся аппетитный запах еды. В ящике лежали коричнево-чёрные хлебцы из дешёвой муки и немного солений. Арестанты набросились на еду, как голодные волки. Конвойные спрыгнули с грузовика, постелили кусок брезента поблизости и тоже приступили к еде. Откусив хлебец, Баоцэ выглянул из кузова наружу, оценивая возможность побега. Здесь была возвышенность; грузовик остановился на склоне, в тридцати метрах от него виднелось кукурузное поле, зелень тянулась до самого холма. Если бы удалось скрыться в этой зелени, можно было бы на одном дыхании добраться до холма. Никто бы не стал искать его там, а он стал бы диким обитателем гор, он бы прыгал, резвился, перелетал с ветки на ветку, как колонок… Он прикрыл глаза. Во рту ощущался вязкий и горький привкус хлебца. Он расправился с едой в один присест. Он понимал, что от кандалов на руках самостоятельно не избавиться, а значит, и убежать не получится, поскольку бежать быстро он не сможет, равно как и лазать по деревьям в горах.

Грузовик поехал дальше. Взобравшись на возвышенность, они въехали в горный район. Здесь теснились высокогорья, деревьев почти не было, многолетняя засуха выжгла всю зелень. Глядя на безжизненные, голые горные хребты, Баоцэ занервничал. Машина долго кружила среди гор и добралась до места назначения ближе к ночи. Это была уже настоящая тюрьма, с высокими стенами и проволочными заборами, с вооружёнными солдатами. Баоцэ понял, что прежнее место, где его держали, вероятно, предназначалось для временного заключения и проведения допросов, а оттуда арестантов распределяли в зависимости от степени тяжести преступления. Однако он не знал, насколько тяжко его преступление и каков срок его заключения. Неведение страшнее всего. Когда накатывало отчаяние, он стискивал зубы, выпрямлялся и тихонько говорил себе: держись, потерпи ещё. В камере с двухэтажными нарами содержалось восемь человек. Хорошо хоть наручники сняли. Руки у Баоцэ были скованы всё время, с того самого дня, как его арестовали, и теперь он испытывал облегчение и радость. Он с удовольствием вытянул руки и пошевелил запястьями, разминая затёкшие суставы. По вечерам, как обычно, зажигали ненавистный электрический свет, который проникал и через окошки. Баоцэ зарывался лицом в подушку и только так создавал себе темноту; в это время к нему приходили сладкие воспоминания. Он мысленно взывал к своим родным и учителям. Имя, которое всплыло в его памяти непосредственно перед тем, как он уснул, удивило его: за всё время своего заключения он впервые вспомнил о ней — о Сяо Гоули.

Эта девушка, которую он случайно встретил в пути, спрашивала его, сможет ли он на обратном пути заехать к ней. Он уснул с промокшими от слёз ресницами.

Арестантская роба, серого цвета. Каждый заключённый получил кирку, молот и металлический лом. Шагали один за другим под вооружённым конвоем, пока впереди не возник гигантский каменный карьер, большая каменоломня. Оттуда доносился стук инструментов и треск раскалываемых камней, и так с утра до вечера. Завтрак и обед — на рабочем месте, и только ужин — на территории тюрьмы. Всходило солнце, и его лучи, отражаясь от гранита, ослепляли, отчего в глазах рябило и кружилась голова. Баоцэ работал в паре с мужчиной средних лет с покалеченной правой рукой: эта рука у него скукожилась, поэтому он мог работать только ломом, держа его в одной руке, но не мог работать молотом, к тому же, действуя изувеченной рукой, он боялся, что молот выскользнет и покалечит другую руку. Он рассказал Баоцэ, что руку ему сломал староста деревни.

— Как? — изумлённо спросил Баоцэ.

— Меня связали, зажали пальцы и потянули изо всех сил, так и сломали.

— Но за что?

— Мой отец был его врагом. Но я никогда не видел отца, он рано умер. Однажды я неосмотрительно надерзил старосте, тот меня связал и продержал три дня взаперти, переломал мне пальцы. Боль была такая, что я не выдержал, вскочил и пробил ему головой череп, вот за это и сижу теперь.

Баоцэ ничего не сказал.

Калеку звали Куриная Лапа — эту кличку ему дал надзиратель, и он с ней смирился. Баоцэ узнал, что мужчина сидит уже пять лет, но не знает, сколько ещё осталось. Он рассказал, что за эти пять лет его уже трижды перевозили с места на место, и везде он занимался тяжёлым физическим трудом: работал на рудниках, рыл тоннели в горах, а теперь трудится здесь.