Истории замка Айюэбао - [169]

— Мы, арестанты, в основном имеем дело с камнем, с самым твёрдым материалом сражаемся, — сказал он.

— Но когда-то же это должно закончиться! Когда мы сможем выйти? Я вообще никаких преступлений не совершал…

Куриная Лапа покачал головой:

— Даже не рассчитывай. Работай себе да не показывай характер. В графитовых рудниках был один парнишка, совсем молоденький, даже усы ещё не росли, он с утра до ночи только и думал о том, как бы выйти. Он глотал гвозди, но никто не верил. Он даже с окна задвижку снял и её проглотил! Люди в истерике чего только не творят! Отвезли его в больницу, разрезали живот, вынули инородные предметы, зашили и отправили обратно. Он совсем отчаялся и в конце концов со всего маху раскроил себе череп в карьере.

Баоцэ удержался, чтобы не вскрикнуть, но сердце бешено забилось. Переждав, когда паника уйдёт, он нарочито спокойно спросил:

— Прямо вот в этом карьере?

— Нет, в графитовых рудниках, в ста с лишним ли отсюда.

Баоцэ верил каждому его слову: этот человек много повидал на своём веку, подумать только, уже пять лет в заключении. Юноше не хотелось даже думать о том, что он протомится в таком месте пять лет. Он поклялся себе: я не стану убивать себя, я буду жить, обязательно.

Однажды днём сразу после обеда, когда у них оставался ещё час отдыха, Баоцэ в порыве отчаяния подошёл к одному из охранников. Все взгляды устремились на него. Охранник резко схватился за оружие и навёл на него:

— А ну стоять! Ты что задумал?

Баоцэ испуганно поднял руки, а затем опустил:

— Я хотел… хотел подойти к начальнику, у меня есть для него кое-что срочное…

Охранник убрал оружие, смерил его взглядом и крикнул:

— Иди вперёд!

Баоцэ пошёл впереди, а охранник сзади говорил, куда идти. Попетляв, они добрались до небольшого домика в нескольких десятках метров от карьера. Это была будка, где надзиратели передавали смену и отдыхали; самым старшим чином здесь был бригадир. Баоцэ увидел сидящего за коричневым деревянным столом человека чуть старше двадцати лет, с красным носом. Баоцэ обратился к нему:

— Начальник!

Это обращение явно польстило человеку за столом; он прищурился и, растягивая слова, спросил:

— В чём дело?

Баоцэ едва сдерживался, лицо его побагровело, и наконец он решительно сказал:

— На меня возвели напраслину. Я не понимаю, за что меня сюда упекли, я ничего не сделал, я просто шёл…

Красноносый вылез из-за стола, протянул руку и схватил его за ухо, заложив мизинец за мочку уха. Он тянул изо всех сил, было ужасно больно. Баоцэ закричал, а человек стал тянуть ещё сильнее. Баоцэ закричал ещё громче. В сторожку вбежали два охранника, и Красносносый крикнул им:

— Чего стоите? Приведите этого негодника в чувство.

Двое схватили Баоцэ под руки и выволокли наружу. Баоцэ повернул голову назад и прокричал: «Начальник!», но никто не обратил на него внимания. Его вытащили наружу и притащили к вонючей уборной, яростно скрутили руки за спиной и припёрли к стене. В воздухе засвистела резиновая дубинка, и каждый удар пронизывал тело болью до самых костей.

— Совсем кретин! Будешь знать как хулиганить! Бездельник, с жиру бесишься!

Дубинка била по ягодицам, по ляжкам. Когда удары обрушились на лодыжки, Баоцэ рухнул на землю.

4

В вышине пела птичка — пела без устали всё утро и снова пела в полдень. Сколько радости у неё на душе, сколько у неё песен? Она всё время поёт и поёт. Баоцэ раз за разом замахивался молотом, а душа его парила там, среди птичьего пения. Он попробовал различить, о чём именно поёт птица, но, конечно, это было невозможно. Ему показалось, что он расслышал в песне связный текст, и хоть он не мог утверждать этого наверняка, на душе его стало радостно. Птаха пела так складно, переливчато, пела она о самом сокровенном, что было у него в сердце, — о прошлом, о былых делах, похороненных на дне души: «А помнишь, ты хотел научиться играть на скрипке и петь так, как я? Меня кличут жаворонком, и я целыми днями радостно порхаю. Я летел из родных краёв три дня и три ночи, чтобы повидать тебя! Путь к счастью тернист: мне никак не удавалось тебя разыскать, меня мучили голод и жажда, я спрашивал у дядь и теть, выпрашивал пампушки из кислого теста, побывал в Саньдаоган и преследовал того коршуна, что сбросил тебя на высокий стог. Я увидел, я услышал, я вернулся и рассказал Ли Иню — он так тоскует по тебе, так скучает и по-прежнему хранит в сердце память о тебе…» Слёзы навернулись на глаза, а Куриная Лапа, сжимая в руках бур, проворчал:

— Потихоньку, даже если на душе мозоли вырастут, ничего.

Баоцэ взглянул на его изувеченную руку и заметил, что на атрофированных переломанных пальцах появились мозоли. Сколько ему пришлось выстрадать, и, судя по всему, страдания ещё не закончились. Баоцэ не хотелось знать слишком много; он предпочитал сам домыслить, как складывалась судьба у этого бедолаги: его жизнь разрушена из-за родного отца, которого он даже ни разу в глаза не видел. Этому человеку, наверное, никогда не встречались такие люди, как Ли Инь, и тем более он не слышал такой игры на скрипке, иначе он бы не смог это всё терпеть. Баоцэ так хотелось сказать ему: ты слышишь, как птицы в небе поют? Это птица с моей родины, она искала меня, пролетела сотни и десятки тысяч