Тут тьма сгустилась вновь, и он упал, задыхаясь.
Вскоре вошла Уинни Бирн, осветив хижину факелом и уставившись на кровать; и снова зашептались тихие веселые голоса, и бледный, серый словно волны свет проник сквозь крышу, и он не знал, из какого тайного мира сияет он. Он видел морщинистое лицо и тощие руки Уинни, серые, словно прах земной, хотя был очень слаб, отодвинулся к стене. И тут из рваных рукавов протянулась к нему ладони, белые и призрачные, как пена на волнах, и охватили его тело, и голос, ясно слышимый, но словно бы исходивший издалека, прошептал: — Теперь ты мой, и не взглянешь более на грудь иной женщины.
— Кто ты? — сказал он тогда.
— Я из бессмертного народа, я из неутомимых Голосов, что обитают в слабых, умирающих и потерявших рассудок; я нашла тебя, и ты будешь моим, пока весь мир не сгорит, как истаявшая свеча. Посмотри же, — говорила она, — уже горят факелы для нашей свадьбы.
Он увидел — хижина полна прозрачными, смутными руками, и в каждой горит пук соломы, зажженной для венчания, а в иных — что — то вроде свечек, какие ставят по усопшим.
Когда наутро взошло солнце, Уинни с Перекрестка, сидевшая возле трупа, поднялась и пошла просить милостыни от города к городу, напевая все ту же песню:
— Я прекрасна, я прекрасна. Птицы в воздухе и мошки в кронах дерев и комары над водою взирают на меня, ибо никогда не видели столь прекрасной, какова я. Я юна, я юна; поглядите на меня, горы, поглядите на меня, дремучие леса — тело мое проблистает, как чистая вода, и обратитесь вы в бегство. Вы, и вся раса людей, и все расы зверей и рыб и племена пернатых пропадете, как свеча, оплывшая и прогоревшая, но я буду хохотать, ибо я юна.
Ни в ту ночь, ни в последующие не вернулась она в хижину, и только через два дня сборщики торфа, проходившие мимо, нашли тело Рыжего Оуэна Ханрахана, и призвали жителей, чтобы подобающе оплакать и похоронить этого великого поэта.
