Исторические силуэты - [88]

Все эти идеи о зловредности представительных учреждений и политической свободы, об искусственном возбуждении конституционных стремлений путем коварных происков взбалмошных агитаторов, о полном несоответствии свободных учреждений действительным потребностям наций — все эти идеи, рассыпанные отдельными крупицами в письмах Ростопчина, были им выражены в совершенно законченной форме и систематическом порядке в обширном послании к императору Александру, которое было составлено Ростопчиным в 1823 г. под названием «Картина Франции»[359]. Это произведение Ростопчина, очень важное для изучения его воззрений, написано интересно, с известным литературным блеском, с любопытными экскурсами, обличающими в авторе живую наблюдательность. В набросанной здесь картине есть местами верные краски, остроумно подмеченные штрихи действительной жизни. Но все это нанизано на основную предвзятую идею, составляющую сущность политического мировоззрения Ростопчина, благодаря чему эта «Картина Франции» в конце концов в целом вышла тенденциозным памфлетом. Эта основная идея сводится к тому, что благо народов — в отсутствии политической свободы, а распространенное увлечение «вольностями» — не что иное, как психическая эпидемия, разносимая повсюду из Франции.

Трактат открывается характеристикой французов как легкомысленных ветрогонов; революция, говорится далее, была спекуляцией недобросовестных политиканов на легкомыслии французской нации. И это стремление к постоянным дальнейшим переворотам с тех пор не умирает во Франции, перекидывается и в другие страны, ибо его деятельно поддерживают разнообразные элементы общества частью из суетности, частью из тщеславия. С этой точки зрения Ростопчин характеризует и умеренных конституционалистов, и радикалов, сосредоточенных в Париже. Прежние слова — «свобода и равенство» — заменены новыми — «конституция и оппозиция», но это обновление революционного словаря ни в чем не изменило сущности разрушительных стремлений, гнездящихся по-прежнему в Париже и оттуда раскидывающихся повсеместно. Все революционные брожения и вспышки, где бы они ни проявлялись, подготовляются, говорит Ростопчин, парижскими комитетами, которые всюду имеют своих агентов, хотя и остерегаются письменных сношений. Так и в России, утверждает Ростопчин, французские либералы находятся в сношениях с русскими раскольниками, которые, в свою очередь, связаны с мартинистами, с членами библейского общества и с донскими казаками!

Итак, нормальные, здоровые стремления наций могут быть направлены только к охране и укреплению политического деспотизма Увлечение политической свободой есть не более как болезнь, искусственно прививаемая обществу недобросовестными, корыстными политиканами. Вот сущность политического credo Ростопчина. В сфере политических вопросов Ростопчин — не консерватор, а реакционер. Он целиком, начисто отрицает жизненное значение политического прогресса.

На какой почве возникло у Ростопчина такое мировоззрение, в чем его корни, где его отправные точки?

Прежде чем ответить на эти вопросы, необходимо бросить взгляд на социальные воззрения Ростопчина. Ростопчин был убежденным сторонником незыблемой неприкосновенности дворянских привилегий и крепостной зависимости крестьян. Эмансипаторские течения в области крестьянского вопроса всегда встречали с его стороны полное осуждение.

В наиболее законченном виде Ростопчин выразил свое отношение к этим течениям в разборе известной книги Стройновского[360]. Как уже было отмечено В. И. Семевским[361], в возражениях Ростопчина на книгу Стройновского переплетены здравые мысли, внушенные непосредственным знанием быта русской деревни, с явными парадоксами, подсказанными, очевидно, чувством сословно-дворянского эгоизма.

Здравые замечания высказываются Ростопчиным преимущественно в той части его рассуждений, в которой он критикует способы и условия освобождения крестьян, предложенные Стройновским. Здесь нетрудно было найти в предложениях Стройновского немало непрактичного и не соображенного с действительными условиями крестьянского быта[362]. Но Ростопчин не ограничивается критикой способов освобождения, предложенных Стройновским; он отвергает вообще необходимость освобождения и стремится доказать, что крепостная зависимость крестьян представляет собою благодетельный и необходимый элемент общественного строя России. Ростопчин настаивает на том, что «слово вольность или свобода изображает лестное, но неестественное для человека состояние, ибо жизнь наша есть беспрестанная зависимость от всего». После этого философского соображения, оставляющего открытым вопрос, почему же в таком случае крепостная зависимость рекомендуется лишь для крестьян, Ростопчин выдвигает и соображение практическое: вольность есть источник разложения государства, ибо: «первое действие вольности есть самовольство, второе — непослушание, третье — восстание против власти». Таким образом, крепостное право благодетельно для государства, как надежный оплот государственного порядка. Но оно благодетельно и для самих крепостных крестьян, ибо обеспечивает для них экономическую поддержку со стороны их владельцев и спасает их поэтому от нищеты и разорения, так как для помещика «разорять крестьян есть самый верный способ разорять себя». Ростопчин не отрицает, конечно, наличности злоупотреблений помещичьей властью, которые иногда очень тяжело отзываются на существовании крепостной деревни. Но от этого неприятного вопроса он отмахивается опять-таки общим философским размышлением на ту тему, что ведь люди вообще страдают и погибают от многих причин и помимо помещичьих насилий, как-то: от эпидемий, холода, падающих с гор снегов, наводнений и войн. Ростопчин забывает прибавить при этом, что люди не только страждут от всех этих бедствий, но и неотступно стараются устранить вызывающие их причины и поводы.