Исторические силуэты - [65]
В качестве публициста Ростопчин стяжал себе в свое время громкую известность. Был момент, когда он стал истинным героем дня благодаря успеху своего памфлета «Мысли вслух на Красном крыльце». Этот памфлет, содержащий в себе резкую филиппику против склонности русских подражать французам и пылкое прославление русских исконных доблестей, вызвал взрыв энтузиазма и читался нарасхват. Надлежит ли ввиду этого причислить Ростопчина к перворазрядным русским публицистам? Проявил ли он в этом направлении истинно мощное литературное дарование?
Бездарный публицист, конечно, никогда и ни при каких условиях не покорит пером внимания общества. Факт шумного успеха ростопчинского памфлета уже сам по себе подтверждает защищаемое мною мнение о том, что Ростопчин был вообще даровитым человеком. Но судьба того же памфлета показывает также, что даровитость Ростопчина имела довольно определенные границы, не доходила до слишком высокого уровня. Слава его памфлета не пережила автора. Она не пережила даже того краткого момента, в течение которого текущие обстоятельства создали для произведения Ростопчина головокружительный успех. Причина этого лежит нс в том, что новые события изменили направление общественных интересов, погасли былые страсти, выдвинули на очередь иные стремления. Все памфлеты служат прежде всего злобам своих дней. Но для тех из них, которые отмечены истинно мощным талантом, не страшна сила времени. Даже и утратив интерес к преходящим поводам, которые некогда вдохновляли их перо, потомок не перестает чувствовать дыхания самого их таланта, придающего их творениям неувядающую жизненность и прелесть. Даровитые памфлетисты средней руки осуждены, напротив того, на быстрое забвение, как бы ни были велики их литературные триумфы у современников. Это — бабочки-однодневки. О них забывают на другой же день после того, как они служили предметом восторженных похвал.
Таков именно был и публицистический успех Ростопчина. Его секрет заключался лишь в том, что своим памфлетом Ростопчин попал в тон господствующего настроения общества, вызванного текущими политическими событиями. Сцепление преходящих обстоятельств, а не внутренняя сила авторского дарования выдвинуло тогда этот памфлет, как популярный боевой клич, воспламеняющий умы и сердца Читая теперь это произведение Ростопчина, мы положительно не находим в нем крупных литературных достоинств. Автор резко высказал то, что многие думали, и потому он так быстро привлек к себе общее внимание.
Это идейное содержание ростопчинского памфлета мы рассмотрим ниже, в иной связи. Пока он интересует нас лишь с точки зрения своей литературной ценности. И с этой стороны мы должны признать его довольно элементарным. Он совершенно лишен того, что придает крупным памфлетам всех времен настоящую силу и настоящий блеск.
По форме это — монолог, вложенный в уста старого дворянина Силы Андреевича Богатырева, предающегося после обедни размышлениям на Красном крыльце Московского дворца. Богатырев обличает овладевшую русскими французоманию и восхваляет несокрушимую мощь Русского царства. Монолог, правда, расцвечен затейливыми словечками в обычном ростопчинском вкусе, как, например: «в французской всякой голове ветряная мельница, госпиталь и сумасшедший дом»; «революция — пожар, французы — головешки, а Бонапарте — кочерга. Вот от того-то и выкинуло из трубы» и т. п. Но за всем тем мы не находим в памфлете Ростопчина ни искусной диалектики, ни одушевленных истинным красноречием тирад, ни ярких иллюстрирующих образов… В сущности, это — просто сердитая воркотня на французоманию и самих французов. Что же касается изъявлений патриотического чувства, то они сводятся здесь лишь к торжественному перечислению громких исторических имен и восклицаниям вроде следующих: «чего у нас нет? все есть или быть может. Государь милосердный, дворянство великодушное, купечество богатое, народ трудолюбивый… Слава тебе, российское победоносное христианское воинство; честь государю нашему и матушке России… радуйся, царство Русское.» и т. п. Автор и не помышляет о каком-либо теоретическом обосновании своих патриотических заявлений.
Итак, в качестве беллетриста Ростопчин не возвышался над уровнем поверхностного дилетантизма; в качестве памфлетиста он умел задеть своевременно сказанным словом сердца современников и обнаружил несомненный дар говорить с ними наиболее волнующим их языком; но размеров его публицистического дарования во всяком случае не хватало на то, чтобы обеспечить ему прочное, незабываемое значение в истории нашей общественности. И если Ростопчин и в наши дни продолжает возбуждать у исследователей прошлого не только археологический интерес, то должны существовать какие-то иные тому причины, помимо размеров личной даровитости этого человека.
Мы еще будем подробно говорить об административной деятельности Ростопчина. Теперь замечу лишь предварительно, что этой деятельности можно приписывать какие угодно отличительные особенности, только не глубину государственной мысли, способную привлекать к себе внимание людей долго спустя после того, как политический деятель и все, им содеянное, уже отшили в область истории. Талантливость Ростопчина сказалась и на поприще его политической карьеры в тех своеобразных приемах, которые он неожиданно изобретал вопреки всем правилам административной рутины. Но, как увидим, своеобразие этих приемов не соединялось с такой же оригинальностью целей и задач, ради которых они пускались в ход. Здесь опять размах его талантливости оказывался очень ограниченным. Он и на административных постах умел быть яркими своеобычным, ной тут его яркость оттаивала не настоящим золотом, а мишурой и фольгой.
