Истина стоит жизни - [32]

Изабелла была потрясена этим совпадением. Смешанные чувства изумления и восторга, надежды и страха, решимости и покорности судьбе нахлынули на нее и лишили самообладания. Какой же неуклюжей девчонкой, должно быть, она выглядела тогда! Но всего страшней было другое: оказалось, что Ричард Бертон и ее кузина уже хорошо знакомы и — о, горе! — он с нескрываемым увлечением ухаживал за ней! На несчастную Изабеллу он теперь почти не обращал внимания, разве только иногда улыбался ей снисходительно, намекая взглядом на их стенную переписку и ту нелепую фразу, которую она не могла себе простить: «Мама будет сердиться».

Вскоре у Эранделлов должен был состояться большой бал. Было сочтено возможным пригласить и лейтенанта Бертона — кузина юных сестер Эранделл выступила его горячим адвокатом. Ричард танцевал почти все время с этой очаровательной кузиной, но один раз он пригласил на вальс Изабеллу. Она не помнила себя от счастья, танец казался ей полетом на могучих крыльях куда-то в далекий и прекрасный мир, где только он и она и сладкая, пьянящая музыка… Изабелла была в светлом платье с красивым сафьяновым поясом цветного тиснения; этот пояс, которого касалась рука обнимавшего ее за талию Ричарда, она никогда больше не надевала, а хранила в укромном месте как священную реликвию…

Изабелла не стремилась привлечь его внимание. Но всякий раз, когда он попадался ей навстречу во время обычной прогулки, она находила какой-нибудь предлог, чтобы вернуться и еще раз встретиться с ним или понаблюдать за ним, если он не обращал внимания. Звук его низкого грудного голоса, казавшийся ей таким нежным и мелодичным, действовал на нее так же, как цыганская музыка, которую она слышала, когда возле их поместья разбивали свой табор цыгане: очаровывал и приводил в трепет. При одной мысли о Бертоне ее бросало в жар и холод, она краснела и бледнела, с ней случалось головокружение, ей становилось дурно и она дрожала от слабости… Мать пригласила доктора, и бедной девочке пришлось подтвердить, что у нее не в порядке пищеварение. Доктор прописал пилюли, которые она бросила в камин. А между тем Бертон снова исчез из Булони.

Она не видела его несколько лет, и только из газетных сообщений и по слухам узнавала, что он опять был в Индии, совершил смелый поход в Мекку под видом паломника-мусульманина, затем предпринял неудачное путешествие на полуостров Сомали, едва не стоившее ему жизни, и, наконец, направился в Турцию, к войскам, которые предназначались для участия в Крымской кампании…

Летом 1856 года Эранделлы никуда не уезжали из Лондона. Жарким августовским днем Изабелла гуляла с подругой в Ботаническом саду, и вдруг увидела Бертона вместе с той самой красавицей кузиной из Булони, которая теперь была уже замужем. Встретились как старые знакомые, принялись забрасывать друг друга вопросами о том, как прошли эти годы… Всколыхнулись воспоминания, и все прежние чувства, дремавшие, но не исчезнувшие, ожили с новой силой. Он спросил, часто ли она бывает в Ботаническом саду.

— О да, — отвечала она. — Мы всегда приходим сюда между одиннадцатью и часом почитать и позаниматься науками: здесь гораздо приятней при такой жаркой погоде, чем дома, в душных комнатах…

— Вы совершенно правы, — подтвердил он. — А чем же вы интересуетесь?

Изабелла показала ему книгу, которую держала под мышкой. Это был «Танкред» Дизраэли. Беллетрист, историк и государственный муж, беспринципный политикан, недавно еще либерал, а ныне вождь консервативной земельной аристократии, Дизраэли в этой книге, проникнутый восточномистическим духом, полной туманных намеков и недоговорок, излагал свои взгляды на исторические судьбы народов… Бертон удивился: «азиатская трилогия» Дизраэли наделала много шума, взбудоражила и озадачила читающую публику, но в литературных кругах она была принята с холодностью и даже осуждением; между тем Бертон находил в ней много такого, что совпадало с его собственными мыслями. Заинтригованный неожиданной духовной общностью, Бертон разговорился с Изабеллой, развивая идеи, которые им обоим пришлись так по душе: об избранной гениальной личности, о таинственных предначертаниях судьбы. Изабелле пора было возвращаться домой, и когда она, распрощавшись, повернула со своей подругой в другую аллею, она услышала, как Бертон сказал своей спутнице:

— А вы знаете, ваша кузина меня поразила… Никогда бы не подумал, что из той маленькой булонской школьницы получится такое очаровательное существо…

Что может быть слаще для слуха влюбленной девушки, чем слова похвалы ее красоте, произнесенные любимым? Особенно если он говорил не для нее, а в невольном порыве восхищения, не зная, что она может услышать, — Изабелле и в голову не приходило, что в данном случае могло быть иначе… Придя домой, она долго стояла перед зеркалом, разглядывая свою тонкую в талии фигуру, широкие покатые плечи, высокую белую шею, продолговатое лицо с узким, чуть взгорбленным носом, большими темно-серыми глазами, тонкими черными бровями и крупным, немного выпуклым лбом. Длинные, светлые, словно льняные, волосы, разделенные пробором и спускающиеся почти до плеч, а затем снова поднятые до темени и сплетенные там небольшой, уложенной поперек косой, превосходно гармонировали со здоровым юным румянцем, игравшим сегодня на ее щеках особенно ярко… Сегодня она все находила в себе приятным, и даже тонкие, плотно сжатые губы, порой придававшие лицу недоброе выражение, и излишне тяжелая челюсть с высоким выпуклым подбородком, округлявшая нижнюю часть лица, не портили, как ей сегодня казалось, ее девичьей красоты…