Испанские поэты XX века - [96]

(И уснула она на подушке,

а ты задремала на ветке.)

* * *

«Ранним утром она проснулась…»

Ранним утром она проснулась.

Я — травинка,

полная влаги.

Я — травинка. Когда я вырасту,

стану махровым венчиком.

Я — травинка. А если подпрыгну,

превращусь в шелестенье дерева.

Я крикну — и птицей сделаюсь.

А если взлечу…

(Дрожанью слабой травинки

в эту ночь откликалось небо.)

БЫК В МОРЕ (Раздумья о потерянной географической карте)

«Так этот край обычно…»

Так этот край обычно

с давних времен называли.

Сам погляди, — увидишь

контуры шкуры бычьей.

Он, распластавшись, приник

к синему океану.

(Мертвый зеленый бык.)

* * *

«Знаешь, в этом краю…»

Знаешь, в этом краю

можно плыть по кровавым волнам.

Лишь отдайся теченью безмолвья, теченью безлюдья,

и по суше от севера ты и до самого юга

проплывешь по кровавым волнам.

* * *

«Был мой край апельсиновой рощей…»

Был мой край апельсиновой рощей,

был омытым морями садом,

переливчатой дрожью олив,

нежной цепкостью лоз виноградных.

Полит порохом, стал он бурой,

покоробленной бычьей шкурой.

* * *

«Вот над чем бы поплакать…»

Вот над чем бы поплакать.

Чертополох да крапива,

холодная жижа в окопах

и не мечтай разуться.

Когда солдата убило,

то море раскрыло ставни

и зарыдало горько

над фотокарточкой сына.

Вот про что рассказать бы.

* * *

«Смерть была в двух шагах от меня…»

Смерть была в двух шагах от меня,

смерть была в двух шагах от тебя.

Я увидел ее,

и ее увидела ты.

Ко всем в двери стучалась смерть,

и всем в уши кричала смерть.

Я услышал ее,

и ее услышала ты.

Но ей вздумалось вдруг ни тебя, ни меня не заметить.

* * *

«Солдатик мечтал…»

Солдатик мечтал, —

солдат из глухой деревушки.

Победим, — привезу, пусть она поглядит, как цветут апельсины,

ступит в море, — она ведь его отродясь не видала,

пусть ей сердце порадуют лодки и корабли.

Мир настал. И сочится кровью олива,

растекается на поле кровь.

* * *

«Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу…»

Набережная Часов^{197}

Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу

на поверхность французской реки;

маслянистая зелень воды за собой увлекает

жалкий мусор, отбросы, обломки.

Но из окон моих не увидеть

ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях.

Погрузить, что ли, руки в холодную жидкую грязь,

преградить, оттолкнуть,

кулаками заткнуть эти гнусные пасти клоак,

изрыгающих смрадную муть…

Но из окон моих не увидеть

ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях.

Я гляжу на плывущий лоскут свежесодранной шкуры,

бычьей шкуры лоскут,

вместе с ним привиденья утопленных воплей плывут,

к морю, к морю, к пустынному морю плывут.

Но из окон моих не увидеть

ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях.

Бычьей шкуры лоскут, горемычный скиталец речной,

я гляжу на тебя, и из глаз

слезы льются и льются рекой,

забывая, что им полагается каплями скупо сочиться.

Но из окон моих не увидеть

ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях.

* * *

«Бедный бык! Пробудишься ли ты от туманной дремоты…»

Бедный бык! Пробудишься ли ты от туманной дремоты,

спеленавшей тебя с головой?

Ты стряхнешь ли назойливых оводов сильным хвостом,

ты омоешь ли в море бессилие сомкнутых век,

возвращая зрачкам их былую, их свежую зоркость?

Ты лежишь, захлебнувшись в крови,

ты раздавлен потемками, страхом,

ты мычишь, ты взываешь, ты ждешь,

что пробьется сквозь ночь розовеющий отблеск рассвета,

и поднимешь ты пики рогов.

А пока золотистые чайки

да случайные стайки пернатых гостей из лесов и полей

вьют над ними венки,

вьют венки из надломленных крыльев и жалобных криков.

На дельфинах плывут утонувшие дети

вдоль каймы помертвелых твоих берегов,

истекающих маслом и кровоточащих вином

из разбитых давилен;

ты уходишь все дальше, все дальше, скрываясь из глаз,

мне одно оставляя желанье, одну лишь надежду —

что восстанешь ты снова над морем

и опять засияют над бычьим упругим хребтом

солнце, звезды, луна…

(Гибралтарский пролив.)

* * *

«Призна́юсь, бык, что ночи напролет…»

Призна́юсь, бык, что ночи напролет

в Америке тебя я вспоминаю,

и въявь необитаемые сны

мне снятся — сны по имени Отчизна.

Мой одинокий гость, мой добрый друг,

и здесь ты достаешь меня и студишь

горячечный мой жар, палящий жар

от шпаги, что вонзилась в твой загривок.

Ах, если б сном забыться, отдохнуть, —

мне и тебе, обоим нужен отдых.

Ах, если б я, простертый на постели,

мог задремать хотя бы на заре!

Но нет… Встаю с набрякшими глазами,

в мозгу одна лишь мысль — мысль о тебе;

при свете звезд другого полушарья

хочу тебе об этом рассказать.

* * *

«Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова…»

Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова,

горделиво закинешь рога, непокорен и дик,

будешь травы топтать и взбираться по склонам,

ты, зеленый воскреснувший бык.

И деревни

убегут от проселков своих ради встречи с тобой.

И у рек распрямятся сутулые плечи,

и клинки ручейков выйдут снова из ножен земли,

чтобы мертвые пальцы иссохших деревьев

ликованьем победы цвели.

И отары

убегут от своих пастухов ради встречи с тобой.

И моря, омывая тебя, воспоют тебе славу,

вновь ты будешь свободно пастись среди гор и равнин,

вольный бык, вновь ты станешь, как прежде,

навсегда сам себе властелин.

И дороги

убегут от своих городов ради встречи с тобой.

·

Mens non exulat[20].

Овидий^{198}

Из книги «ЖИВОПИСЬ» (1945–1952)