Испанские братья. Часть 3 - [11]

В большом волнении, может быть с тайной надеждой, что близость гибели поколебала стойкость брата, Хуан всматривался в лица идущих. Это было в высшей степени печальное зрелище. Вот он увидел Луиса де Абрего, художника из кафедрального собора, вот намного дальше от начала колонны, потому что вина его была тяжелей, шёл Мигель де Эспиноза, торговец бижутерией, он принимал Новые Заветы, которые привозил в город Хулио.

Колонна почти сплошь состояла из высокородной знати, Хуан их всех хорошо знал. Их было больше восьмидесяти человек, и каждый шёл в сопровождении двух монахов и одного провожатого из мирских. Медленно проплывало печальное шествие… но Карлоса в этой колонне не было.

Вот вынесли большое распятие святейшей инквизиции. Оно было обращено лицом к раскаявшимся и спиной к тем, кто каяться отказался. Хуан замер, он вовсе перестал дышать, губы его вздрагивали, всё его существо обратилось в зрение. Впервые он увидел отвратительную замарру — чёрное одеяние, сплошь изрисованное желтыми языками пламени, в которое омерзительные бесы бросали упорствующих еретиков. Таким же образом разрисованный бумажный колпак покрывал голову жертвы. Проходящий сейчас человек был Хуану незнаком. Это был бедный ремесленник, которому удалось бежать, но в Нидерландах он был схвачен. Пытки и жестокое заточение едва не довели его до смерти, но дух его не был сломлен, и он был готов ещё страдать за своего Спасителя. Хотя на лице его была печать близкой смерти, душа его не знала страха.

Лица следовавших теперь людей были Хуану слишком хорошо знакомы. Позднее он не мог вспомнить, в каком порядке они проходили, но каждое из этих лиц всеми своими чертами врезалось в его память, и он сохранил их в своём сердце до последнего своего часа. Не менее четырёх жертв были одеты в белые туники и коричневые плащи членов ордена святого Иеронима. Один из них был глубокий старец, который из-за слабости опирался на палку, но его лицо сияло радостью и надеждой. Ему отрезали белые локоны, из-за которых дона Гарсиа Ариаса называли белым доктором, но Хуан тотчас его узнал. Затем непоколебимо спокойные, прошли Кристобаль де Ареллано и Фернандо де Сан Хуан, магистр богословского колледжа. Достаточно твёрдо, хотя и не без страха смерти в огне прошёл другой юноша — Хуан Тростомо.

Затем вышел человек в облачении доктора. Он держался с достоинством, равным королевскому, и шёл походкой завоевателя. Выходя из ворот Трианы, он чистым твёрдым голосом пел слова из сто восьмого псалма: «Боже хвалы мой, не промолчи. Ибо отверзлись на меня уста нечестивые и уста коварные, говорят со мной языком лживым, отовсюду окружают меня словами ненависти, вооружаются против меня без причины. За любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь. Воздают мне за добро злом. За любовь мою — ненавистью… помоги мне, Господи Боже мой, спаси меня по милости Твоей. Да познают, что Ты Господи, сделал это. Они проклинают, а Ты благослови», — так умолк голос Хуана Гонсалеса, одного из самых бесстрашных свидетелей Христа в Испании.

Все эти люди носили цвета своего ордена, чтобы потом перед эшафотом в торжественной обстановке быть лишёнными всех званий. За ними следовал уже облачённый в позорное — или наоборот, возвеличивающее одеяние, состоявшее из замарры и карочи с изображёнными на них демонами и языками пламени — с содроганием Хуан узнал своего друга и наставника доктора Лосаду. Он был спокоен и бесстрашен, как исполин, который пошёл в бой, чтобы победить.

Но и это лицо скоро стёрлось в памяти Хуана, ибо сейчас в колонне смертников показались женщины. Их было шестеро, все высокородные дамы, почти все были молоды и красивы, и красоты их не смогли уничтожить ни долгое заточение, ни жестокие пытки. Люди были к ним безжалостны, но Христос, за которого они страдали, проявлял милосердие. По их сияющим лицам было видно, какая сила их поддерживает. Их имена заслуживают быть названными рядом с именами женщин, что последними ушли от креста Спасителя и первыми пришли к Его гробу — это были донна Изабелла де Баена, в доме которой община проводила свои богослужения, две сестры Хуана Гонсалеса, донна Мария де Вивере, донна Мария де Корнель, и, наконец, донна Мария де Боргезе, её поднятое к небесам лицо сияло, подобно лицам первых мучеников.

Сердце Хуана переполняли бессильный гнев и возмущение: «Ай де ми, моя родина, ты видишь всё это и покоряешься обстоятельствам! Люцифер, сын Востока, ты пал со своего трона и царишь в народе!» Это была правда. От отдельного человека или народа, который не имеет, отнимется и то, что он думает иметь. Если бы дух рыцарства, некогда гордость и слава Испании, хоть в какой-то степени сохранил свою чистоту, он, может быть, спас бы свою родину. Но его свет стал тьмою. Силу свою он посвятил суеверию, и по справедливому суду Божьему последовало его скорое падение. Рыцарство Испании скоро утратило всё, что в нём было истинно благородного, оно стало карикатурой, символом тления, подобно фосфорическому свечению над могилами.

Хуан, не отрываясь, смотрел на проходившую колонну осуждённых. Последними шли самые известные из них. Медленно, с печально опущенными к земле глазами шёл дон Хуан Понсе де Леон. На его одежде языки пламени были изображены наоборот — символ позорящей милости, из-за которой тускнел блеск его мученического венца. Но в конце этого страшного дня и его ждал восторженный приём у престола небесного царя, и он не утратил права на слова: «Господи, Ты знаешь всё, Ты знаешь, что я люблю Тебя».