Испанцы трех миров - [113]

вы как посланцы белого предела,

к которому душа моя летела.

Прервался сон, и слезы заблестели.

Когда я с вами, крылья кочевые,

в моей душе дремота или бденье?

Сольюсь порою с вашей белизной —

и словно пробудился я впервые…

И вдруг как бы пронизывает тенью

от миндаля, зацветшего весной…

ОКТЯБРЬ

Я наземь лег — и, ярко догорая,

вечерняя заря передо мною

слилась в одно с осенней желтизною

в кастильском поле без конца и края.

За плугом борозда, еще сырая,

ложилась параллельно с бороздою,

и пахарь шел, рукой своей простою

в земное лоно зерна посылая.

И думал я: настало мое время —

я вырву сердце, звонкое, живое,

вручу земле, пока не отзвенело,

и поглядим, взойдет ли это семя,

чтоб по весне высокою листвою

нетленная любовь зазеленела.

НАДЕЖДА

Надеяться! И ждать, пока прохлада

туманом наливается дождливым,

сменяет розу колос, и по жнивам

желтеют отголоски листопада,

и с летом соловьиная рулада

прощается печальным переливом,

и бабочка в полете торопливом

теплу недолговременному рада.

У деревенской лампы закоптелой

мою мечту качая в колыбели,

осенний ветер шепчет над золою…

Становится нездешним мое тело,

и старые надежды поседели,

а я все жду и жду… свое былое…

*

И сердце в пустоте затрепетало —

так залетает с улицы порою

воробышек, гонимый детворою,

в немую тьму покинутого зала.

Бездонный мир оконного кристалла

впотьмах морочит ложною игрою,

и птица с одержимостью героя

стремится прочь во что бы то ни стало.

Но темный свод отбрасывает с силой

за разом раз, пока мятеж убогий

не обескровит каменная балка.

И падает комок, уже бескрылый,

и кровью истекает на пороге,

еще дрожа порывисто и жалко.

*

Я снова у моста любви,

соединяющего скалы, —

свиданье вечно, тени алы —

забудься, сердце, и плыви.

— Мне за подругу вода речная:

не изменяясь, не изменяя,

она проходит, и век не минет,

и покидает, и не покинет.

ЛЮБОВЬ

Не будь же слеп!

Не поцелуй руки́,

целуя хлеб!

*

Женщина! Сухая береста!

Сноп огня

и следом — пустота…

*

И снова перед толпой

про чьи-то черные очи

заводит песню слепой.

*

Я узнал его, след на тропинке,

по тому, как заныло сердце,

на которое лег он печатью.

И весь день я искал и плакал,

как покинутая собака.

Ты исчезла… И в дальнем бегстве

каждый шаг твой ложился на сердце,

словно было оно дорогой,

уводившей тебя навеки.

*

Был ее голос отзвуком ручья,

затерянного в отсветах заката,

или последним отсветом закатным

на той воде, которая ушла?

БЕЛОЕ ОБЛАКО

Ты мертвое крыло — но чье? —

не долетевшее — куда?

*

Что с музыкой,

когда молчит струна,

с лучом,

когда не светится маяк?

Признайся, смерть, — и ты лишь тишина

и мрак?

ЮГ

Бескрайняя, жгучая, злая

тоска по всему, что есть.

*

Немая птаха,

пойманная смертью,

как смотришь на меня ты жалким оком

— чуть розоватым, тусклым угольком —

из-под совиных лап ее незримых,

как смотришь ты… да если бы я мог!

*

Я как бедный ребенок,

которого за руку водят

по ярмарке мира.

Глаза разбежались

и столько мне, грустные, дарят…

И горше всего, что уводят ни с чем!

*

Не забывай меня,

нечаянная радость!

Чему когда-то верилось — разбилось,

что долгожданным было — позабылось,

но ты, неверная, нечаянная радость,

не забывай меня!

Не позабудешь?

*

Я не я.

Это кто-то иной,

с кем иду и кого я не вижу

и порой почти различаю,

а порой совсем забываю.

Кто смолкает, когда суесловлю,

кто прощает, когда ненавижу,

кто ступает, когда оступаюсь,

и кто устоит, когда я упаду.

*

Я успокаивал долго

и убаюкал как мог,

а соловей за стеною

даже к утру не замолк.

И над постелью звенели,

тая, как вешние льды,

самые синие звезды,

все переливы воды.

«Слышишь?» — я спрашивал. «Слышу, —

голос, как дальний отлет,

сник и приблизился снова: —

Как хорошо он поет!»

Можно ли было иначе

слышать разбуженный сад,

если душа отлетала,

силясь вернуться назад,

если с последним усильем

стало светлей и больней

видеть последнюю правду

и потерять себя в ней?

Можно ли было иначе

там, на исходе своем,

слышать уже ниоткуда

слитно со всем бытием?

СМЕРТЬ

Остановились чаши на весах:

одна в земле,

другая в небесах.

*

Ты мертва,

почему же печаль, как живая,

из очей твоих смотрит, по-прежнему черных?

ТИХАЯ ДОЛИНА

Над темною правдой

могильного сна,

как серая роза,

растет тишина.

Для крови — обитель,

для веры — исход;

вошла она светом

в молчание вод.

И вечно живое

притихло в волне

с людским одиночеством

наедине.

УТРАТА

Бесконечна ночь утраты,

и темна стезя.

Умирающий уходит —

и вернуть нельзя.

Он все дальше от надежды

на пути своем.

Но несбыточней надежда

умереть вдвоем.

И не легче пригвожденным

к одному кресту.

Все равно уходит каждый

на свою звезду.

МОЯ БЕДНАЯ ТОСКА

То, что стелется, — туман,

а не река.

И волна его растает,

как тоска.

То, что реет, — это дым,

а не крыло.

Он редеет — и становится

светло.

То, что мучит, — не душа,

а только сон.

И все темное развеется,

как он.

ЭТА БЕЗБРЕЖНАЯ АТЛАНТИКА

Бездна одиночества одна.

И один идешь к ней издалека

одиноко, как одна волна

в одиноком море одинока.

ПРИМЕЧАНИЯ

ПЛАТЕРО И Я

Перевод осуществлен по изданию: Juan Ramón Jiménez. Platero y yo / Ed. de Michael P. Predmore. Duodécima edicion. Madrid, Cátedra (Letras Hispánicas). 1989.

1.Была-а-а я графи-и-ине-е-ей… — начало детской хороводной песенки:

Была я графиней,

а стала вдовой.

Хочу я влюбиться,

не знаю, в кого.

2. …городская колокольня в ярких изразцах. Она выглядела вблизи, как Хиральда… —